Зеркало из прошлого
Шрифт:
Сергей Пономаренко
Зеркало из прошлого
Роман
Мир зеркала – это мир иллюзий, которые способны нанести удар по реальности.
Часть 1
1897
Имение Тарновских Качановка
1
– «…Муций начал последнюю песнь – этот самый звук внезапно окреп, затрепетал звонко и сильно; страстная мелодия полилась из-под широко проводимого смычка, полилась, красиво изгибаясь, как та змея, что покрывала своей кожей скрипичный верх; и таким огнем, такой торжествующей радостью сияла и горела эта мелодия, что и Фабию, и Валерии стало жутко на сердце и слезы выступили на глаза…»
Высокий голос Анны звенел медью сопрано, передавая тембром внутреннюю магию слов, будто она находилась там и слушала дивную, волнующую душу мелодию. Ее глаза сверкали, словно алмаз на смычке Муция, личико приобрело нежный персиковый цвет и от этого стало еще прекрасней.
Арсений слушал как завороженный, жадно впитывая по ходу повествования эмоционально изменяющиеся восхитительные интонации голоса девушки. Необычную повесть Ивана Сергеевича Тургенева «Песнь торжествующей любви» он читал раньше и не нашел в ней ничего особенного. Сейчас, покоренный экспрессией голоса Анны, он как будто знакомился с этой повестью впервые. Выражение лица девушки постоянно менялось в зависимости от охватывавших ее чувств – от меланхолично-романтичного до безудержно страстного. Анна, юная и прекрасная, как богиня Венера, читала книгу с тревожным волнением в голосе, очень эмоционально переживая события повести. Порой Арсению казалось, что девушка в книгу не заглядывает, а произносимые ею чужие слова рождаются в ней самой.
История друзей Муция и Фабия, влюбленных в Валерию, теперь для Арсения звучала по-новому. Как было договорено между друзьями, Муций уехал, чтобы полностью излечиться от любви к Валерии, но через несколько лет вернулся. Радостная встреча друзей и удивительные сны Валерии о любовных встречах с Муцием. Небеспочвенные подозрения Фабия, проследившего за находившейся в сомнамбулическом состоянии Валерией, ушедшей ночью навстречу Муцию. Ревность, обида и злость захлестнули Фабия, и он убил друга. Сожаление о содеянном и необычное поведение странного слуги Муция – малайца – заставили его тайно приблизиться и подсмотреть, что же происходит в павильоне, который он предоставил для проживания своим гостям.
– «…Вокруг каждой чашки свернулась, изредка сверкая золотыми глазками, небольшая змейка медного цвета, а прямо перед Муцием, в двух шагах от него, возвышалась длинная фигура малайца, облаченного в парчовую пеструю хламиду, подпоясанную хвостом тигра, с высокой шляпой в виде рогатой тиары на голове. Но он не был неподвижен; он только благоговейно кланялся и словно молился, то опять выпрямлялся во весь рост, становился даже на цыпочки, то мерно и широко разводил руками, то настойчиво двигал ими в направлении Муция и, казалось, грозил или повелевал, хмурил брови и топал ногою. Все эти движения, видимо, стоили ему большого труда, причиняли даже страдания: он дышал тяжело, пот лил с его лица. Вдруг он замер на месте и, набрав в грудь воздуха, наморщивши лоб, напряг и потянул к себе свои сжатые руки, точно он вожжи в них держал… и, к неописанному ужасу Фабия, голова Муция медленно отделилась от спинки кресла и потянулась вслед за руками малайца… Малаец отпустил их – и Муциева голова опять тяжело откинулась назад; малаец повторил свои движения – и послушная голова повторила их за ними. Темная жидкость в чашках закипела; самые чашки зазвенели тонким звоном, и медные змейки волнообразно зашевелились вокруг каждой из них. Тогда малаец ступил шаг вперед и, высоко подняв брови и расширив до огромности глаза, качнул головою на Муция… и веки мертвеца затрепетали, неровно расклеились, и из-под них показались тусклые, как свинец, зеницы. Гордым торжеством и радостью, радостью почти злобной, просияло лицо малайца; он широко раскрыл свои губы, и из самой глубины его гортани с усилием вырвался протяжный вой… Губы Муция раскрылись тоже, и слабый стон задрожал на них в ответ тому нечеловеческому звуку…»
Чтицу, как и ее слушателей – троих молодых людей, расположившихся рядом с ней в плетенных из лозы креслах, охватил леденящий страх соприкосновения с непознанным, теми темными силами, которые подвластны колдунам, ведьмам, магам, желающим с их помощью нанести вред телу и душе христианина. Эффект жуткого содержания повести усиливало выбранное для чтения место – подземелье. Сюда дневной свет проникал лишь через открытую наверху дверь, в проеме которой виднелось сумрачное небо, затянутое темными дождевыми тучами, нагнетающими тоску и меланхолию, да слышались неистовые завывания ветра.
На самом деле это было не подземелье, а всего лишь искусственный грот, сотворенный по причуде хозяев этого сказочного имения. Над ним находилась многогранная, застекленная со всех сторон, словно выкупанная в молоке, беседка, вознесшаяся на вершине зеленого холма. Из нее открывался чудный вид на Майорский пруд и окрестности. Несколько десятилетий тому назад эту беседку облюбовал гостивший здесь композитор Михаил Иванович Глинка. В бытность знаменитого гостя в поместье в гроте располагался винный погребок, содержимое которого, местное вино, и обслуживавшая посетителей веселая крепостная девица весьма способствовали творческому вдохновению. Тогда и родилась музыка к опере «Руслан и Людмила».
Ныне, лишенный стеллажей с винными бутылями, грот напоминал мрачный каземат-застенок, соответствуя антуражу мистического и мрачного рассказа. Из-за тусклого света, проникающего через дверь наверху узкого спуска с каменными ступеньками, и трех горящих стеариновых свечей в канделябре освещение было мерцающим, и причудливые блики падали на неестественно бледные лица собравшихся тут людей – четверых молодых мужчин и девушки.
Анна заканчивала читать повесть; ее голос стал спокойным, безмятежным.
– «В один прекрасный осенний день Фабий оканчивал изображение святой Цецилии; Валерия сидела перед органом, и пальцы ее бродили по клавишам… Внезапно, помимо ее воли, под ее руками зазвучала та песнь торжествующей любви, которую некогда играл Муций, – и в тот же миг, в первый раз после ее брака, она почувствовала внутри себя трепет новой, зарождающейся жизни… Валерия вздрогнула и остановилась…»
Анна напряглась. Теперь в ее голосе улавливались отчаяние и страх перед неизбежностью:
– Что это значит? Неужели же…
Когда стих голос Анны, в беседке воцарилась тишина.
– Прекрасно! Браво, Аня! – первым нарушил молчание худощавый, длинноволосый по моде людей творческих, красавец-художник Александр Акулов, широко и восторженно улыбаясь.
Поднявшись во весь свой немаленький рост, он захлопал в ладоши. Его примеру последовали остальные. Двадцатилетний изящный Арсений Бессмертный, в английском костюме в полоску, восхищенно смотрел на девушку, размашисто хлопая, будто вызывая ее на бис, а полный, с глубокими залысинами на шарообразной голове музыкант и композитор Платон Войтенко, в потертом темном сюртуке, криво завязанном полосатом галстуке, стучал ладошками, будто деревяшками. Только длинный, словно фитиль, поэт Артем Лисицын, с вытянутым некрасивым лицом, блуждающей презрительной улыбкой и космами темных волос, то и дело роняющими перхоть на синюю блузу, лишь обозначил аплодисменты, сделав несколько вялых движений. Художник Акулов, начинающий литератор Бессмертный, музыкант Войтенко, поэт Лисицын были гостями графа Василия Васильевича Тарновского – хозяина имения Качановка [1] .
1
Дворцово-парковый комплекс в Черниговской области. Несколько поколений хозяев Качановки из рода Тарновских были меценатами. Их гостями были Н. Гоголь, М. Глинка, Т. Шевченко, П. Кулиш, И. Репин и другие известные и малоизвестные люди искусства.