Зеркало Медузы
Шрифт:
— В следующий раз! — ответил Дэвид.
Оливия помахала старику на прощание, и они торопливо спустились по ступеням музея. Париж погружался в холодные сумерки.
Глава 24
В лесу Солони маркиза охватило такое нетерпение, что он велел остановить экипаж и поменялся с кучером местами. Его не устраивала скорость, с которой они ехали. Кучер забрался в теплую карету, а Сант-Анджело, завернувшись в плащ и натянув на голову капюшон, подбитый волчьим мехом, устроился на облучке. Длинный кнут звонко защелкал в воздухе, подгоняя
Маркиз спешил добраться до Версальского дворца к вечернему приему. Если бы он успел повидаться с королевой за ужином, это гарантировало бы ему встречу с графом Калиостро. Вторая карета с королевскими ювелирами и их бесценным бриллиантовым ожерельем давно отстала где-то позади.
Когда зимнее небо начало темнеть, экипаж маркиза въехал в деревню, отстроенную только для того, чтобы ее жители обслуживали нужды разраставшегося королевского двора. Крестьяне суетились на морозе, нагружая телеги бочками с вином и большими кругами сыров. Они отпрыгивали в стороны из-под колес кареты, пока та наконец не свернула на широкую дорогу, которая вела к дворцу. Экипаж помчался мимо заснеженных цветников, террас и апельсиновых рощ к изящному мосту над Большим каналом. Дворец уже показался впереди, возвышаясь, как огромный свадебный торт, украшенный колоннами и арками. Сияли сотни освещенных свечами и фонарями окон. Слуги готовились к ночным празднествам, которые здесь проводились ежедневно.
В прежние годы маркиз проводил при дворе много времени. Он поддерживал прекрасные отношения с предыдущим королем и его знаменитой любовницей мадам Дюбарри. Людовик XV был известен своей распущенностью, но Сант-Анджело находил его честным и веселым человеком — гораздо интереснее нынешнего короля, окруженного тусклой свитой льстецов и франтов. Теперь маркиз приезжал в Версаль лишь для того, чтобы навестить королеву. Мария Антуанетта покорила его еще при первой встрече, которая состоялась в 1770 году.
Дофина, как ее тогда называли, появилась во дворце, словно подарок от австрийского королевского дома. На гладких белых щечках пылал румянец. На плечи ниспадали локоны чудесных белокурых волос. Эта четырнадцатилетняя девушка с большими голубыми глазами и длинной тонкой шеей была пуглива, как лань. Маркиз присутствовал на ее помолвке. О робкое дитя! Она все время сбивалась на немецкую речь. Вокруг нее суетилась толпа язвительных придворных. Многие сражались за благосклонность будущей королевы Франции. Ее супругом должен был стать пятнадцатилетний дофин — угрюмый толстый бездельник, которому Сант-Анджело не доверил бы даже чистить свои башмаки.
Теперь она стала самой знаменитой женщиной в Европе, хотя французы кляли ее при каждом удобном случае.
Когда маркиз натянул поводья и взмыленные кони остановились, к экипажу бросились несколько слуг в ливреях. Они открыли двери кареты, и оттуда вышел кучер. Пытаясь исправить конфуз, он указал на маркиза, сидевшего на облучке. Сант-Анджело захохотал и спрыгнул на землю, оставив слуг самих разбираться с путаницей. Взбежав по широкой лестнице, он вошел во дворец, который гудел, как встревоженный улей. Камердинеры и служанки бегали по коридорам, готовясь к торжествам. Маркиз направился прямо в кабинет барона де Бретейля, королевского советника и управляющего королевского дома.
— Где тут хозяин гостиного двора? — крикнул он, входя в комнату, в которой барон беседовал с какими-то людьми в пышных париках. — Я хотел бы получить мои обычные апартаменты!
Барон тут же подошел к нему и, пожав руку, сказал:
— Конечно, мсье маркиз, мы позаботимся о вас. Хотя я не ожидал, что вы приедете.
Пригнувшись, он добавил шепотом:
— Мне сообщили, что мсье Бомер и Бассанж отправились в замок Пердю… чтобы обсудить с вами один щекотливый вопрос.
Де Бретейль знал все, что происходило при королевском дворе.
— Эти господа действительно приезжали. Я думаю, они скоро тоже появятся здесь.
— Значит, вы видели ожерелье?
Сант-Анджело небрежно отмахнулся.
— Безвкусная вещь, которую королева никогда не станет носить. К тому же ей известно, что ожерелье первоначально делали для Дюбарри.
Де Бретейль нахмурился и закивал головой, словно слова маркиза подтвердили его подозрения.
— Однако ювелиры очень настойчивы, — произнес барон.
— На их месте я поступал бы так же. Они вложили в это украшение целое состояние. Прошу вас, если к вечеру они вернутся в Версаль, не размещайте их рядом со мной.
— Понимаю, — ответил Бретейль. — Я велю незамедлительно приготовить ваши комнаты.
— Отлично!
Сант-Анджело похлопал его по спине. Этим жестом маркиз, прежде всего, демонстрировал свою симпатию к барону, который, как и он, всегда защищал интересы королевы. И, во-вторых, он тем самым показывал пренебрежение к дворцовому этикету, считавшему подобное поведение недопустимым нарушением приличий. Впрочем, маркиз иногда вел себя неподобающе даже в присутствии нынешнего короля.
Версальская жизнь Людовика XVI и Марии Антуанетты представляла собой непрерывное пребывание на глазах публики. С момента утреннего пробуждения и до мгновения, когда они удалялись в свои спальни, их сопровождала вездесущая свита. Им помогали и советовали, их баловали, нежили и обслуживали, за ними постоянно наблюдали сотни глаз. Маркиз не представлял себе такого вечного спектакля перед зрителями. И юная Антуанетта тоже не ожидала подобного внимания к себе. Ее жизнь в австрийском дворце Шенбрунн была непритязательной и достаточно уединенной.
Перед пышной и помпезной королевской свадьбой, на которой присутствовало шесть тысяч самых богатых и известных граждан Франции, для Марии Антуанетты устроили первое официальное мероприятие. Ее сопроводили в личные покои (в окружении избранных лиц, включая княгиню де Ламбаль, которая вскоре стала близкой наперсницей королевы) и показали несколько предметов из сокровищницы. Маркиз, который при оценке изысканных драгоценностей выполнял во дворце неофициальную роль третейского судьи, также был допущен к августейшим персонам. Он с восторгом наблюдал, как эта худенькая девушка, утопавшая в одеждах из белой парчи с огромными фижмами, села в кресло и приготовилась к церемонии. (С тех пор в Версале любое действие Антуанетты, даже если она хлопала ресницами, называлось королевской церемонией.)