Зеркальщик
Шрифт:
Зеркальщик молча наблюдал за переговорами, но теперь испугался, что мастер Лин Тао согласится на предложение генуэзца. В первую очередь Мельцер опасался, что если Лин Тао откроет генуэзцу тайну, он, Михель Мельцер, останется не у дел.
Поэтому Мельцер подошел к генуэзскому посланнику, представился и произнес:
– Многоуважаемый мэтр Коззани, в деле, о котором идет речь, мне тоже нужно кое-что сказать, поскольку, даже овладев тайной, вы еще долго не сможете освоить производство букв.
Коззани вопросительно поглядел на китайца.
Лин Тао кивнул.
Тогда генуэзский посланник сказал,
– В таком случае назовите ваши условия.
Нерешительный в подобных делах Мельцер покачал головой:
– На данный момент мы не думаем о том, чтобы продать тайну искусственного письма. Кроме того, уже есть заинтересованное лицо, предложение которого наверняка превосходит возможности даже баснословно богатых генуэзцев.
– Позвольте, я угадаю, – перебил его Коззани. – Папа Римский. Забудьте о нем. С больным слабаком сделок не заключают.
Мельцер рассмеялся, хоть ему и не понравилось высокомерие посланника.
– Генуэзцы не любят Пап, мэтр Коззани?
– Понтифик заслуживает скорее сочувствия. Он – жертва могущественного дворянства из своего окружения. Когда в Ферраре вспыхнула чума, Папа перенес Церковный Собор во Флоренцию, вместо того чтобы перенести его в Рим, поскольку боялся возвращаться в Ватикан. Но сейчас, говорят, он выразил желание снова отправиться в Рим, поскольку казна его опустела.
– Это известно. Но вам не стоит беспокоиться о Папе, мэтр Коззани. Вера – всегда прибыльный товар.
Лин Тао с недоверием следил за разговором Мельцера и опытного генуэзца. Китаец смущенно кружил вокруг них, пока ему наконец не пришла в голову спасительная мысль. Он попросил генуэзского посланника прийти завтра, поскольку нужно все обдумать. И таким образом Лин Тао немедленно выпроводил Коззани из лаборатории.
Тем временем печать индульгенций продвинулась так далеко вперед, что мастер Лин Тао уже не сомневался: он сможет предоставить заказ в срок, указанный папским легатом. Добрая половина необходимых экземпляров была уже сложена и упакована. Поэтому Мельцер из предосторожности велел убрать все подозрительные инструменты и приборы, чтобы никто ни о чем не догадался. Зеркальщик отложил часть изготовленных букв на всякий случай, но не сказал об этом даже китайцу.
Следующий день навсегда останется у меня в памяти, и я замечаю, как дрожат мои руки и губы при воспоминании о том утре.
Лето было жарким, и солнце, так же как и сегодня, заливало потоками света комнату, нашу лабораторию, где пахло жиром, дымом и сажей. К моему удивлению, мастер Лин Тао не поставил меня в известность, как он собирается договариваться с генуэзцем. А о том, что он собирается договариваться, можно было заключить из того, что китаец попросил посланника Супербы прийти еще раз.
Но как же я был удивлен, когда на следующий день появился не только посланник Энрико Коззани из Генуи. За ним следовала худощавая фигура в богатой бархатной одежде, которую я уже видел из окна в доме китайца, после того как стал свидетелем разговора. Имя я не мог вспомнить, но чужестранец представился как Альбертус ди Кремона, легат Его Святейшества Папы.
Мы еще приветствовали друг друга, когда отворилась дверь и вошел третий – незнакомый мне мужчина, внешность которого, однако, отпечаталась в моей памяти так, словно все это было вчера.
Если генуэзского посланника можно было обвинить в определенном тщеславии, то этот человек был воплощением самовлюбленности: полный нарцисс на тоненьких ножках, затянутых в тончайшие зеленые шелковые чулки до колен. Панталоны незнакомца начинались там, где заканчивались чулки. Чтобы подчеркнуть свою элегантность, мужчина носил разноцветные туфли – одну красную, другую зеленую – столь узенькие, что ему, вероятно, пришлось немало потрудиться, чтобы влезть в них. С пояса, настолько широкого, что он мог служить знатной даме корсажем, свисал пушистый хвост ласки, такой же точно, как и тот, что носил Беллафинтус, магистр с Большой горы в Майнце. Верхнее платье с пышными рукавами из мягкой шершавой кожи едва доходило до верха живота. Никогда прежде мне не приходилось видеть столь необычно одетых людей.
Фелипе Лопез Мелендез (так звали незнакомца, умолявшего Лин Тао о встрече) прибыл из Сарагосы. Он был медиком и придворным астрологом короля Арагонии и, кроме того, его же сватом. Но все это выяснилось позже. Дон Фелипе подчеркнул, что прибыл по поручению своего короля Альфонса Великодушного, сына Фердинанда, завоевателя Неаполя и вернейшего союзника Византии в борьбе с турками.
Тем утром передо мной стояли три человека, трое мужчин самого разного происхождения, но всех их интересовало одно. Теперь же, спустя много лет, я знаю, что там незримо присутствовал еще и четвертый, тот, в существование которого я до тех пор не верил, – дьявол.
Можете смеяться над моими словами, расценить их как болтовню сумасшедшего старика, но мне все равно. Дайте сначала рассказать о том, что было дальше, и вы согласитесь со мной: с того самого дня к делу приложил руку дьявол. Оглядываясь назад, можно сказать, что дьявол – а он ни в коем случае не глуп – раньше других догадался, какие возможности появляются благодаря этому открытию, и сделал искусственное письмо своей собственностью.
Спросите, если хотите, почему именно это искусство называют черным, и никто вам не ответит. Дело не в черноте сажи, которой печатают, поскольку резчики по дереву, использующие тот же жир, и уже давно, будут только благодарны, если вы скажете, что они занимаются «черным искусством». Нет, сам дьявол обеспечил такое название, когда тем утром взял тетрадь у нас из рук; да, сам дьявол.
Ведь едва благородные господа очутились в нашей лаборатории – печи и прессы были намеренно выключены, – как папский легат начал браниться. Он обвинил мастера Лин Тао в нечестности, поскольку тот посвятил в тайну меня, чужестранца, да еще и немца вдобавок, когда он, Альбертус ди Кремона, ясно выразился, что нужно хранить все в строжайшей тайне.
Мне даже не пришлось защищаться. За это, к моему огромному облегчению, принялся мастер Лин Тао, используя свой острый язык. Он начал бранить худощавого попа за непонимание искусственного письма, которое, доведенное до совершенства, требовало искусности и знаний опытного ремесленника. Если это неверно, ему следовало задействовать всех имеющихся монахов, чтобы обеспечить выполнение его заказа, и тогда Лин Тао посмотрит, в каком случае секретность будет соблюдена лучше.