Зеро
Шрифт:
Виллу Кахакулоа, расположенную на северо-восточной оконечности острова Мауи, с ближайшим настоящим городом на юге — Вайлуку — связывала единственная двухрядная дорога. На север, в сторону Капалуа, вела только разбитая тропа, петлявшая по краям отвесных утесов. По тропе можно было проехать лишь на вездеходе — и то если она была в это время года проходимой. Автомобили с малым дорожным просветом проваливались в глубокие колеи и в лучшем случае лишались поддона картера, коробки передач и глушителя.
— Тогда собаки — излишняя роскошь, — заметил первый гаваец.
— Ну, не скажи. Тут шляются все, кому не лень — туристы, хиппи,
Гаваец понимающе рассмеялся.
— Понятно, брат. Главное, чтобы зеваки не лезли ночевать в сарай на сеновал, где время от времени хранится тонна-другая такой пахучей травки...
Толстяк Итимада тяжело поднялся. Шесть футов роста при изрядной тучности — неплохо по любым меркам, а среди японцев он должен был выглядеть прямо-таки гигантом. Мелкие черты лица лишь подчеркивали общие габариты. Желтые ребра ладоней Итимады представляли собой сплошные жесткие мозоли. Кулаки напоминали размерами медвежьи лапы. Ходили легенды — быть может, они были просто легендами, а может, основывались на действительных фактах, — будто толстяк убивает кулаком, как кувалдой, одним ударом.
Итимада уже семь лет обретался на Гавайях, изредка переселяясь с острова на остров. Он изучил пятидесятый штат так же хорошо, как туземцы, или даже лучше — туземцам, скорее всего, было недосуг заниматься историей и географией своих неправдоподобно прекрасных островов. Гавайцы день и ночь обслуживали миллионы туристов, ежегодно наводняющих тропический рай.
— Вы у меня недавно, поэтому я до сих пор был терпелив.
Советую порасспросить соседей: вам скажут, что я и впрямь снисходителен и терпим к своим работникам, словно к детям. Пока они стараются и хорошо делают свое дело. А что это такое — хорошо делать дело? По-моему, любая работа может заслуживать всего двух оценок: либо она выполнена хорошо, либо не сделана вовсе. В первом случае я щедро вознаграждаю за труды и бываю снисходителен к мелким слабостям и шалостям своих работников — они ведь мне что дети. Но во втором я теряю терпение и наказываю нерадивых. И это справедливо — ведь если попустительствовать безответственности, история может повториться. Я не жду повторения, а просто увольняю таких работников, и они у меня больше не работают. Они нигде больше не работают.
От толстяка Итимады не укрылось, что гавайцы, внимая его назидательной речи, слегка разнервничались. Он пытался угадать, добрый ли это признак. Его и раньше не привлекала перспектива срочного найма новых людей, но принятое им опасное решение требовало деликатного подхода и исключало использование кого-либо из своих. И вот — пожалуйста — он оказался прав. Ненадежность случайных исполнителей сразу же дает себя знать.
— Итак, отвечайте, и немедленно, — произнес он. — Иначе мне придется попросить моих мальчиков спустить с поводков моих собачек. А их, между прочим, не балуют деликатесами. Голодные они лучше работают. — Улыбка толстяка Итимады не содержала ни джоуля теплоты. — В этом отношении они очень похожи на людей, не правда ли?
— Брат, кажется, ты намерен нас запугать?
— Как много слов и мало дела, — скучающим тоном заметил Итимада.
— А ты, брат, чересчур высокого о себе мнения, — ответил первый гаваец. — Думаешь, ты лучше всех этих наглых бледнолицых? — Он указал большим пальцем за спину, где исчезли в зарослях мальчики
Толстяк Итимада, не сводя с него глаз, надавил большим пальцем на кнопку селектора.
— Кимо, — сказал он в микрофон, — отпусти-ка собак. Рука первого гавайца метнулась под алоху. А под ней, как и подозревал Итимада, у него прятался старый приятель 38-го калибра.
Но толстяк уже не сидел без движения. С ошеломляющей при его габаритах стремительностью он перегнулся через стол и твердым, как сталь, ребром правой ладони ударил наглеца по руке. Оружие грохнулось на пол.
Гаваец взвыл. Рука Итимады взметнулась второй раз, и кончики двух пальцев коснулись груди гавайца чуть повыше сердца. Второй гаваец так и застыл на месте, разинув рот от удивления и страха. Никогда он не думал, что человек, тем более его брат, может столь внезапно, в полном смысле как подкошенный, рухнуть на пол.
Тем временем толстяк Итимада обогнул разделяющий их стол, и его мокасин 15-го размера накрыл игрушку 38-го калибра. Толстяк, кряхтя, поднял револьвер и сунул себе в карман. Потом подхватил под мышки отключившегося туземца, поволок к двери и, пинком открыв ее, швырнул тело на неструганые доски крыльца.
— Эй, гляди тут, поосторожней, — предупредил он, возвращаясь в комнату. — Они уже близко!
Заперев дверь, Итимада повернулся и увидел пепельно-серое лицо второго гавайца.
— А ты неважно выглядишь, — почти дружелюбно обратился к нему японец. — С тобой все в порядке?
— Они... правда уже близко? — хрипло выдавил тот.
— Кто? — удивился толстяк.
— Собаки.
— Собаки обедают, — успокоил его толстяк, снова усаживаясь за стол. Он открыл банку и отправил себе в рот горсть орехов в сахаре. Банка наполовину опустела.
Жуя, Итимада наблюдал за гавайцем. Его вид доставлял толстяку не меньшее удовольствие, чем орехи.
— Мой брат...
— Я жду объяснений.
— Но он...
— Пусть там побудет. Если не обделается, все будет в порядке.
Гаваец так и не понял, всерьез он это сказал или опять пошутил.
Жирный коричневый палец ткнулся в смердящую кучу.
— Итак, это все, что осталось. Так вы утверждаете. — Палец порылся в пепле, разворошил обгорелые клочки бумаги, подцепил кусок бумажника. — Но мне, чтобы поверить, одних слов недостаточно. Ничто не исчезает бесследно. Видишь, эти вещи тоже не обратились в дым, кое-что сохранилось. Я не получил того, что просил. Почему? Говори.
Бледный гаваец с трудом сглотнул воображаемую слюну.
— Мы подъехали сразу после того, как все это случилось. Но не стали останавливаться, а покатили дальше.
— В Каанапали. Гаваец закивал.
— Но скоро мы остановились и вернулись пешком.
— Вы видели труп. — Слова толстяка прозвучали не вопросом, а утверждением.
— Да, видели. Огонь еще не погасили, но удалось довольно быстро вытащить тело из машины.
— Полицейские?
— Нет, санитары городской «скорой помощи». Гаваец бывал на допросах и знал, что сейчас подвергается одному из них. Правда, он еще не решил, лгать или говорить правду. Дело приняло скверный оборот. Брат валяется за дверью, и доберманы уже спущены с привязи... В душе гавайца боролись страх и ненависть.