Зеро
Шрифт:
Майкл взял за правило никогда не увлекаться натурщицами. Но Эа не походила ни на одну из них. Он влюбился.
Эа жила с каким-то человеком, но это ничуть не мешало ей поступать как вздумается. Моральные соображения в расчет не принимались; вернее, мораль была одна: вчера было вчера, а сегодня — уже сегодня. А завтра будет завтра.
Быть с кем-либо в близких отношениях, утверждала она, — все равно, что владеть какой-то вещью. Проходит время, и вскоре блеск и своеобразие новизны, вызвавшие желание обладать предметом, тускнеют и меркнут. Ценность
Дождь, синий дождь. Свет уличных фонарей на Елисейских Полях насытил дождь синевой. Капли барабанят по стеклянной крыше студии.
Той ночью Эа после сеанса не ушла домой.
На стене — ее лицо больше натуральной величины.
Ее влажное, словно от дождя, тело.
Майкл отвергает мысль о постели. Он хочет здесь, перед незаконченными картинами. Им владеет мистическая уверенность, что первобытная, ничем не сдерживаемая энергия слияния передастся образам на полотнах, вдохнет в них жизненную силу.
В среде художников издавна бытует языческая вера в сверхъестественное действие акта любви.
Первое прикосновение вызывает в нем дрожь. Он смотрит в огромные, черные как ночь глаза. Короткая стрижка подчеркивает неповторимый изгиб ее подбородка, стройность шеи, форму плеч.
Впадинку под самым горлом заполняет густая темнота. Она почти осязаема на фоне белизны кожи. Кажется, Майкл может выпить эту темноту из ямки, как из чашечки.
Его разомкнутые губы и язык касаются чуть солоноватой кожи. Закрытые веки Эа трепещут. Ее руки блуждают по его спине, впиваясь в мышцы кончиками пальцев.
Он поднимает голову и находит губами ее ждущие губы. Ее ноги обвиваются вокруг его ног, словно она хочет оплести его, как лиана.
Они все стоят и стоят; потом она опускает ступни на пол и медленно поворачивается спиной. Его ладони скользят вниз по ее плечам, находят груди, начинают гладить упругие теплые конусы, задевая твердые темно-красные вишни сосков.
У Эа перехватывает дыхание. Она запрокидывает голову ему на плечо и приоткрывает рот. Их языки снова встречаются. Ее ягодицы трутся о его бедра, вызывая острую истому.
Он опускается на колени и медленно поворачивет ее животом к себе. Пульсирующие сполохи высвечивают холмы и ложбины желанного тела. Голубые тени дождя окутывают ее прозрачными струями.
Вдыхая запах Эа, Майкл проводит рукой у нее между бедер. Эа раздвигает их, чуть подгибает колени, и темные завитки треугольной рощицы волос приближаются к его поднятому лицу.
Он чувствует охватившую ее дрожь, ощущает напряжение мышц внизу живота. Ее пальцы с силой сжимают его затылок, и она несколько раз слабо вскрикивает.
Майкл никогда не слышал в ее голосе этой интонации. Кажется, крик исходит из самой глубины ее естества, поднимается из самого сокровенного, никогда и никому не открываемого уголка души. Раскрытого только сейчас. Только для него.
— Я люблю тебя там, — шепчет она и опять вскрикивает.
Именно в этот
«Я люблю тебя там». — Это произносит не Эа — натурщица.
«Я люблю тебя там», — шепчет Эа, открытая воображением Майкла, портрет которой он и сейчас продолжает доводить до совершенства.
Завтра он отобразит на холсте всю ее неповторимость, передаст даже вкус влажно раскрывающегося навстречу его губам, томимого ожиданием цветка. Завтра, послезавтра или через несколько дней Майкл найдет, как облечь сокровенное в цвет и форму. Все прекрасное в мире пронизано эросом, чувственность принимает тысячи обличий, и выразить ее можно бесчисленными способами.
— Я люблю тебя там, — шепчет Эа. — Да, здесь. Здесь, да. Прерывисто дыша, она склоняется к нему, прижимается грудью, жаждущими ласки сосками, потом снова выгибается назад и, изнемогая от желания, приподнявшись на цыпочки и царапая ему спину, отдается на волю ритма, торопящего апогей наслаждения. И Майкл, осязая волны трепета ее ягодиц и бедер и живота, еще не ощущая, но уже предчувствуя упругое волнение ее лона, восстает всей силой своей плоти, и сжимается уязвимым естеством, и приближается, и приникает к лону, и входит в него.
— Да, да! Хорошо! — Быстрый ритм, в хрипловатом голосе грудные ноты, и страсть захлестывает сильнее, чем нежность. — Да, да! Так! — Она не отпускает, захватывает и сжимает; его словно влечет, затягивает неодолимым приливом в устье реки.
Он припадает губами к ее горячему рту и наконец в искрящемся взрыве блаженства сливается с ней навсегда.
И в тот же миг его сон прервался, и Майкл проснулся. Яркое видение еще некоторое время стояло перед глазами, потом, как всегда, померкло и растаяло. Этот сон всегда прерывался на одном и том же месте.
Нахлынула печаль. Сердце зашлось от тоски, и не осталось на свете ничего, кроме пронзительного чувства потери.
Суйгетсу.
От начала до конца Майкл выполнял Сюдзи Сюрикэн, то есть мысленно «вырезал по камню девять иероглифов», только на рассвете.
Суйгетсу — отражение лунного света в воде. Луна и вода — две противоположности, как лед и пламень.
Но он произносил девять магических символов и в минуты сильного волнения.
Словом «суйгетсу» называется одна из тактик боя на мечах, искусству которого, кэндзитсу, обучал Майкла сенсей. Если мысленно очертить вокруг противника окружность радиусом, равным длине отбрасываемой противником тени, и всегда оставаться вне этого круга, то можно считать себя в безопасности независимо от степени ожесточенности и быстроты атаки. Однако «отражение луны в воде» — обоюдоострое оружие. Оно же подразумевает и тактику атаки с проникновением внутрь этой области вокруг противника.