Жадный Канчуга
Шрифт:
К юрте Канчуги подошёл тигриный человек. Дверь дёрнул — не открывается. А слышно, кто-то там возится, чавкает. Постучал.
Услыхал Канчуга стук. Подумал, что дети Конги из своей юрты выбрались, пришли, есть просят. Жуёт Канчуга, давится, полный рот набивает. Едва прожевал, кричит:
— Уходите, не просите! Самому есть нечего!
Сказал тогда тигриный человек:
— Э-э, Канчуга! Ты закон лесных людей забыл: слабому помоги, голодному дай, сироту приюти! Так жили удэ. Так жить будут! Не место тебе среди простых людей. Три раза ты умирать от страха будешь. Тело твоё всё меньше становиться будет. А жадность — всё больше. Так с тобой будет, пока не исчезнешь совсем.
Через спину перекатился, тигром стал. Детей на спину посадил, в тигриное стойбище унёс. Говорит своим сородичам:
— Вот дети моего дяди. Кормить их некому…
Стали тигры детей кормить. Самые лучшие куски детям отдавали. Стали дети расти. Новое имя детям дали, чтобы чёрная смерть за старым именем следом не пришла на новое место. Девочку Инга назвали, мальчика — Егда.
Скоро выросли дети.
Инга рукодельницей стала. Егда охотником стал…
Вот время пришло, старый тигр с ними через тигриную дорогу переступил, дорогу простых людей показал, закон рассказал, как жить, чтобы греха не было. И в своё каменное стойбище ушёл.
А Инга с Егдой пошли к людям.
Мимо стойбища отца прошли. К стойбищу тропинки травой заросли. Егда пучок сухой травы над тропинкой привязал, чтобы мимо шли люди, не останавливались…
Это то, что с детьми было.
А с Канчугой вот что случилось. Когда тигриный человек своё слово сказал, вытянулся у Канчуги нос, выставились изо рта клыки, на горбу щетина выросла, а на руках и ногах — копыта. Кабаном стал Канчуга. Ростом меньше стал, а жадности у него прибавилось. Сожрал он всё, что в юрте было. В тайгу побежал. Роет корни, грызёт, молодую траву обгрызает, жёлуди ищет, жрёт, от жадности давится и всё наесться не может. Ходит целый день по тайге, жуёт, хрустит, грызёт, а всё не сыт. И во сне чавкает, сопит, жуёт: снятся ему жёлуди, птичьи потроха и всякая другая еда. Как проснётся, так опять за еду, а брюхо — всё пустое!
Так в тайге и повстречали Канчугу Инга с Егдой, когда шли от тигриных людей. Увидал Канчуга брата с сестрой, думает: «Съем я их, сытым, наконец, стану!» Бросился он на родичей Конги.
Взмахнул Егда копьём — умер кабан-Канчуга от страха. Через спину перекатился — рысью стал. Пасть раскрыл, зубы оскалил, на Егду бросился, съесть его хочет. Опять взмахнул Егда копьём — и умер от страха рысь-Канчуга. Через спину перекатился — крысой стал. Ростом меньше, а жадности всё больше! Красные глаза вытаращил, голым хвостом по земле бьёт, зубы свои острые выставил, кинулся на Егду, думает:
«Вот его съем, сытым стану!» Махнул Егда на крысу рукой. Подох от страха в третий раз Канчуга. Через спину перекатился, жуком древоточцем стал. Таким жуком, который ростом мал, а столетние сосны сжирает, в пыль да труху обращая. Загудел жук, крылья расправил, усами шевелит, ножками сучит. Налетел он на Егду, на лоб сел, рот разевает, думает парня заглотать живьём!
Рассердился тут Егда-парень:
— Коли злости у тебя не убывает и жадности не убавляется — сам себя вини, а не меня, я перед тобой не виноват!
Сказал он так и хлопнул себя по лбу.
Только мокрое место от жука осталось.
Пропал совсем жадный Канчуга, пожалевший пищу для детей. От их руки погиб.
И никому его не жалко было.