Жаклин Кеннеди. Жизнь, рассказанная ею самой
Шрифт:
Все удивлялись, как я терплю бесконечные измены Джека. Но у меня перед глазами был пример моих родителей, особенно папы. Думаю, они с мамой любили друг дружку, но стремление папы завоевать всех красивых женщин, которые встречались в жизни, приводило к бесконечным изменам. Он просто не мог не флиртовать и не спать с каждой красоткой, словно смысл жизни состоял в покорении этих совсем не высоких вершин.
Это же происходило и у Джека, он даже не покорял, а просто брал, не всегда помня имя или вообще забывая о женщине раньше, чем та успевала
Они были несхожими, словно лед и пламень, мои родители. Оба улыбчивые, но улыбка папы была улыбкой Ретта Батлера, неисправимого ловеласа, уверенного в способности очаровать любую женщину, оказавшуюся рядом даже случайно. Улыбка мамы – это улыбка хорошо тренированных мышц лица, маска, надетая на страдающую душу. Нет, она не была оскалом, мама улыбалась искренне, вовсе не вымученно, она действительно была приветлива, но это не имело никакого отношения ни к ее внутренней жизни, ни к ее мыслям.
Я научилась у мамы улыбаться, когда на душе скребут не просто кошки, а целые тигры, когда все внутри сжимается в комочек от унижения, от боли, из-за оскорбленной гордости, а ноги дрожат от желания убежать. Я могла думать и чувствовать все, что угодно, но этого никто и никогда не видел, маска леди надежно укрывала раны моей души от чужих взглядов.
Этому меня научила мама.
И она права, потому что чужая жалость никому еще не помогала, не позволяла справиться с ситуацией, а обида – это просто реакция на бессилие. Если вы обижены, значит, вы просто не придумали ответный шаг или не можете ничего предпринять. Если в эту обиду посвятить других, они вряд ли помогут, зато запомнят вашу слабость, а слабый человек уязвим.
Мое отличие от мамы в том, что за закрытой дверью дома она позволяла себе снимать маску, а я нет. Семейные скандалы моих родителей очень быстро стали предметом обсуждения тех, кто о них знать и не должен бы. В этом мама допустила ошибку, старательно играя роль счастливой супруги перед другими, в доме она позволяла себе эту маску не просто снять, но и давать волю эмоциям. В результате страдали мы с Ли.
Разделение получилось безобразное, мама нас воспитывала, а потому требовала, папа баловал. Мама – это бесконечные «нельзя» и «вы должны», папа – похвалы (не всегда заслуженные) и праздник. Папа хвалил нас перед другими, особенно перед родственниками – Бувье, теперь я понимаю, что хвалил за то, за что хвалить вообще нельзя – не за успехи в школе или поведение, а за красивые глазки, сексуальные (!) губки, за то, что мы хорошенькие. Даже комплименты за умение держаться в седле слышались реже, чем заверения, что у нас будет множество поклонников.
Конечно, такие слова отца, известного своим успехом у женщин, поднимали нашу самооценку, но теперь я понимаю, каких усилий стоило маме внушать нам понимание, что хорошенькая внешность это не все, что она бесполезна без ума, воспитания, без умения держаться аристократично, то есть быть приветливыми, сдержанными и спокойными. Если бы она просто объяснила, почему это важно, а не только требовала, мы бы поняли, но мама предпочитала внушение с позиции силы, что, конечно, вызывало отторжение.
Лишь через много лет, когда мама уже была катастрофически больна, я осознала, что она ревновала нас к отцу, особенно меня. Это мешало оценивать мои успехи и неудачи объективно, малейшее отступление от строгих правил и невыполнение требований безжалостно каралось, а требования были такими, какие предъявляют не каждому взрослому.
Мама хотела, чтобы мы были идеальными, и ее страшно раздражало мое упорство в нежелании признавать, что она права во всем, а вот отец… «Боже мой, этот ловелас даже не создал новую семью! Конечно, кто же за такого выйдет замуж?!»
Хотелось спросить, почему за папу вышла она сама, разве раньше он не был ловеласом? Но я понимала, что навлеку на себя страшный гнев. К тому же объяснения не требовались – папа был безумно обаятельным. Там, где появлялся Черный Джек, женщины могли принадлежать только ему.
Мама (справедливо) ужасалась тому, что отец нас захваливает и, главное, учит «не тому». Сейчас я понимаю, что действительно не тому, это ненормально, если отец беседует со своей дочерью-школьницей о матерях ее подружек как о потенциальных любовницах! Удивительно, но при этом я оставалась вполне невинным созданием, словно получив прививку против легковесного отношения к близости с противоположным полом. «Просвещенная» теоретически, на практике я была наивным ребенком.
Ли больше тянуло к маме, во всяком случае она делала вид, что это так. Подозреваю, что вовсе нет. Просто демонстративное послушание позволяло ей избегать материнского гнева, бесконечных укоров и придирок, но у отца любимицей была я. Это приводило к соперничеству с сестрой, я не старалась завоевать мамину любовь и одобрение, а она старалась быть лучше меня в глазах папы. Это не удавалось, вызывая скрытую зависть, которая вместе с настоящей нашей с Ли взаимной преданностью и настоящей сестринской любовью много лет составляет удивительную смесь.
В семье самым близким человеком для меня была сестра, папу я просто обожала, а сестре поверяла то, чего не могла сказать маме. Она тоже. Мы очень похожи внешне на одного из родителей – я на папу, а Ли на маму, она утонченная, нежная, а я скорее сорванец, особенно была таковой в детстве.
Мама сама способствовала становлению моего строптивого характера, в год усадив меня в седло пони, а в три отдав в школу верховой езды и пристально следя за моими успехами на этом поприще. А еще она ценила чтение.
Папа учил получать удовольствия от жизни, причем удовольствия преимущественно плотские. Он не был неуемным любителем поесть или выпить, хотя любил хорошую еду и вино, следил за своей формой, отличался прекрасным вкусом и всегда был одет с иголочки. Ну и, конечно, женщины…
Чтение или интеллектуальные занятия? Это удел Джанет, пусть она читает, если не умеет делать ничего другого.
Я тоже читала, причем совсем не детские книги, в пылу ссор и споров родители вовсе не следили за тем, что за книги в руках у их ребенка. К девяти годам прочла «Унесенных ветром» трижды, согласитесь, вовсе не детское чтение.