Жаклин Врана

Лерой Тодд

– Это очень плохо сформулированный и не выстроенный логически вопрос.

– Отсутствие логики заключено в действии.

Лок покачал головой, поджав губы.

– Во сколько вылетаешь?

– Через, – бросила взгляд на часы она, – четыре часа.

– Удачной дороги, – ободряюще улыбнулся он, но тут же смутился и напустил трагедии на лицо. – То есть, сочувствую об утрате. Хотя ты подавленной не выглядишь, – тут же расслабился он.

– Чему? Ведь она не твоя мать.

Лок напоследок улыбнулся и ушел на ее манер, без прощаний и жестов.

Жаклин бросила взгляд на конверт, но больше вниманием его не удостоила.

Перед отъездом Жаклин заскочила в мясную лавку за парой кроличьих тушек для Ванко. Продавец хорошо ее знал. Мужчина средних лет, со значительной растительностью на лице, он был не более разговорчив, и поэтому тишина устраивала их обоих.

За прилавком мужчины никогда не оказывалось. Жаклин использовала столовый звонок из прошлых веков. Мужчина откликнулся только на пятый, что не было на него похоже.

– Простите, – стирал полотенцем кровь с ладоней он. – Без помощника работать непросто.

Жаклин пересекалась с его молодым помощником, мальчиком на подхвате. Она не могла вспомнить и дня, чтобы тот не вышел на работу со своим работодателем, и позволила утолить жажду любопытства.

– Вы его уволили?

– Нет, он… Не знаю, что за страшная молодежная волна… В общем, он покончил с собой вчера вечером.

Следователь подняла взволнованный взгляд, не переставая оборачивать кроличьи тушки в газетную бумагу.

– Это явление распространено не только среди молодежи, – заметила она. – Да, в процентном соотношении добровольно с жизнью расстаются именно подростки. Далее идут люди до тридцати пяти. По большей части, недовольные положением на работе или заработком. Некоторых не устраивает то, что они не могут трудоустроиться, имея приличное образование.

– Но это не повод вешаться на дверной ручке, поджимая ноги, – качал головой мужчина.

– Ваш помощник ушел из жизни подобным образом?

– Нет, он закололся.

– Вполне обосновано, учитывая его должность.

– И место работы у него было. И платил я ему, – смущенно прокашлялся он, – в общем-то, немного, но достаточно.

– Думаю, такое число жертв самосуда связано с тем, что во многих странах, исключением из которых не является и Европа, отсутствует оперативная психологическая поддержка.

– Сомневаюсь, – протянул мясник. – Вчера он не выглядел таким уж подавленным. Как угадать момент, когда кому-нибудь из этих кретинов ударит в голову мысль о самоубийстве? Все остальные должны замереть и выжидать? Как будто люди, которым в жизни повезло чуть больше, не знают чем себя занять в будничный вечер!

– Слишком бурная реакция говорит о факте самобичевания.

– То есть? – поморщился он.

– Вы чувствуете вину за своего сотрудника. Так уж много ли вы ему платили?

– Знаете что, – выдавил он после короткой паузы. – Берите своих кроликов и убирайтесь.

Пока он перевязывал тушки, пальцы у него дрожали, вследствие чего узел долго не получался.

– Не думаю, что

вы не хотите об этом поговорить, – прищурилась Жаклин.

– Кажется, теперь я догадался, какую должность вы занимаете.

– У людей с черепом подобного типа хорошо развитое логическое мышление. Они на удивление проницательны.

– Занозы в заднице, – закончил он, бросая тушки на прилавок.

– На самом деле я полицейский, – бросила она, прежде чем уйти. – Но вы были очень близки.

Прибыла она к одиннадцати часам ночи, когда обряд почти закончился. Кремация состоялась еще утром, а поминки – в обед. Среди собравшихся она отметила немногих знакомых. В основном эта безликая толпа состояла из друзей матери, каких было немало. Родственники, которых она в последний раз видела на Рождество пятнадцать лет назад. Разноюродные сестры, братья и тетки сочувствующе кивали, полагая, будто привычное для девушки каменное лицо – отпечаток невосполнимой утраты. Софи же пыталась заглянуть куда глубже, но не заметила и намека на грусть, поэтому сильно злилась на сестру. Сама она была на удивление молчалива, поэтому иногда девушек можно было спутать.

Дом их матери, а соответственно дом Жаклин до шести лет, и Софи до двадцати одного, располагался в небольшом поселке близ Хусовика. Численность жалкая, а здания разбросаны в километрах друг от друга, поэтому соседи, хоть и знали друг друга, пересекались крайне редко. Довольно просторный дом стоял на горном возвышении с видом на озеро.

Софи украсила лестницу и тропу цепью закрытых фонарей, организовала шатер с щедро накрытым столом. Весь вечер она металась между фонарями призраком, чтобы зажечь погасшие свечи. Было нетрудно догадаться, как много сил она вложила, и каким характером нужно для этого обладать.

И все же самооценку Софи это не повысило. Мать жила исключительно ради дочери. Все, что она делала, было нацелено на то, чтобы поднять девочку. Жаклин не понимала этой почти болезненной связи. Разорвалась двусторонняя пуповина, и теперь одна из них была вынуждена носить ее раненный шлейф до конца жизни.

Чтобы забыться в особенно трудный час, девушка много пила. За весь вечер она не обменялась ни фразой. Но когда почувствовала необходимость в поддержке, подошла к Жаклин, гнездящейся в уголке под шатром.

– Она велела, чтобы ее прах развеяли над озером ровно в полночь.

– Ты о Мии?

Жаклин называла мать по имени.

– Прояви благодарность к этой женщине. Она все для нас делала. Я не могу вспомнить и дня, чтобы она о тебе не вспоминала.

– Иногда воспоминаний мало.

– Она пыталась помочь тебе. Ты не представляешь, как она с ума сходила, когда узнала о твоем идиотском побеге.

– Мой идиотский побег – самая мудрая вещь, какую я совершила и единственное, о чем я не жалею. Видимо, я должна была себе противоречить и остаться в угоду спокойствия матери, которая живет в тысячах километрах от меня и которая плевать хотела на мою жизнь.