Жаль, что вас не было с нами
Шрифт:
Барков захохотал:
— Ловко она тебе вмазала, Рафка!
— Ну ладно, ладно, — проворчал Баллоне, — давайте не будем. Давайте закажем горячее.
Когда принесли горячее, Игорек напомнил мне о завтрашних делах, о том, что надо на мебельную фабрику поехать за материалом для стройки на натуре.
— Когда это кончится? Что я вам, завхоз или администратор? — спросил я, а сам уже соображал, кто у меня на мебельной фабрике родственник или знакомый. — Когда же я начну репетировать Конюшку и что это за роль?
— Да, что это за роль,
— Такая роль, — замялся Барков, — генеральская роль.
— Не маленького человека?
— Нет, наоборот.
— Я уверена, что Миша сыграет любую роль, — сказала Ирина. — У него есть талант и, главное, большое сердце. Не то что у некоторых, — добавила она.
После ресторана я проводил ее до гостиницы и под шум прибоя поцеловал ее руку. О!
5
Утром я проснулся от тишины. Наши окна выходили к морю, всегда шумел прибой, а сегодня полная тишина, и Лодкин не сопел во сне, как обычно, и не пускал пузыри.
Я подошел к окну и увидел следующее: в море был полный штиль, поверхность его находилась в самом легчайшем движении, словно от поглаживания, и лишь кое-где рябили пупырышки, какие на коже бывают от холода, а горизонта видно не было, в отдалении стоял прозрачный голубой туман, и в этом тумане совсем темно-синими казались паруса вставшего на ночь на рейде судна.
— Доброе утро, Миша, — тихо сказал за моей спиной Лодкин. Видно, штиль и на него подействовал.
— Что это за судно, не знаете, Ваня? — тихо спросил я.
— Учебный парусник «Витязь», — ответил он и вдруг гулко, страшно захохотал, закашлял, засморкался, приходя в себя. Он не заметил, как я вздрогнул. «Витязь»! Это тот самый, что закупил все карточки Ирины. Как бы не было беды!
Кое— как одевшись и умывшись, выскочил на набережную. По ней. по лужам, не просохшим еще после штормового прибоя, от своей гостиницы к нашей торопилась Ирина. За ней, разевая от молодого счастья рты, вышагивал отряд курсантов с «Витязя». Катер с «Витязя» двигался в море параллельным курсом. Я бросился вперед.
— Миша, Миша! — закричала Ирина. — Поклонники! Целый фрегат!
— Барк. Это барк, а не фрегат. — сказал я, хватая ее за холодные испуганные руки.
— Но дело не в этом, быстро заговорила Ирина, — сейчас я встретила Баркова, и он проговорился, Миша, здесь обман, заговор, Миша! *
Я увидел бегущего к нам по набережной Игорька. Оп умоляюще прижимал палец ко pry. хватался за голову. Ирина, мстительно закусив губы, взглянула на него. Курсанты стояли неподалеку, по отряду волнообразно распространялись нежные улыбки. Миша, я выхватила у него сценарий и сразу все поняла. Это обман! Конюшка — это не маленький человек, это лошадь!
Барков уже подбежал и стоял рядом, тяжело дыша.
Да, это лошадь, продолжала Ирина, она у него, у этого модерниста несчастного, ходит гам по арбузам, как по головам. Это лошадь.
Всегда в тяжелые, роковые минуты жизни я становлюсь железным человеком. Внутри у меня все трепещет, вся боль моя и слезы, а внешне я — железный человек.
— Это жестоко, Игорь, — сказал я холодно и спокойно. — За что же ты меня так?
Барков бросился ко мне, но захлебнулся от волнения.
— Пойдем, Мишенька, — заплакала Ирина, — уедем отсюда. Какое право они имеют так тебя обижать?
6
К вечеру того же дня мы приехали на Симферопольский вокзал. Привокзальная площадь и крыши машин были покрыты снегом. Ирина куталась в легкое свое замшевое пальто и иногда вздрагивала, все еще переживая нанесенное мне оскорбление. Я нес ее чемоданы, а она мой портфель.
Вокзал хмуро высился над нами, а перед его чудовищным портиком и высоченным шпилем, перед длинными колоннадами мы казались себе маленькими и несчастными. Таксисты провожали нас ироническими взглядами.
Мы купили билеты на московский поезд и заложили свои вещи в автоматическую камеру хранения.
До отхода поезда оставалось еще часа два. Мы вспомнили, что не ели ничего с утра.
— Я не хочу в ресторан, — сказала Ирина, — просто противно подумать, как все там будут смотреть, когда мы войдем.
Я смотрел на нее — эдакая модная птичка в высоченных сапогах на тоненьком каблуке и в коротеньком пальтишке, озябшая, с красным носиком, она проявляет преданность и тонко мне сопереживает. Чудеса, да и только, подумал я и вдруг почувствовал себя счастливым, как никогда. Не думайте, что я выдумываю, все гак и было.
Мы вышли из здания вокзала и вдруг увидели под сводами колоннады, казавшейся бесконечной, высокую стойку с большой надписью над ней: «Комплексные обеды».
Вот то, что нам нужно, сказала Ирина и взяла меня за руку.
Мы взгромоздились на высокие неудобные табуретки, и ноги наши повисли в пустоте.
За стойкой орудовала запыхавшаяся тетенька, седые пряди волос свисали из-под колпака, она открывала крышки огромных кастрюль, и оттуда столбами поднимался пар, как из преисподней. Она запускала в кастрюли черпаки и как-то зло, ожесточенно выдавала на-гора порции комплексного обеда. За спиной у нее, на белых дверцах холодильника, красивыми буквами было написано: «Бульоны, соусы, компоты, кисели».
Обеды, собственно говоря, были не так уж и дешевы — 77 копеек. В комплекс входило: харчо из перловки, плов из перловки, стакан кофе с молоком. Правда, мяса было много и в плове, и в харчо, а может быть, это только нам подавальщица так удачно зачерпнула.
Мы ели с Ириной, а под ногами у нас, как и у всех других едоков, крутились собаки: породистая гончая сука с отвисшими сосками, здоровенный черный пес неизвестного происхождения и несколько маленьких шавок. Им бросали со стойки кости и стряхивали с ложек перловку. Едоки приходили и уходили, состав был текучий, и вдруг мы остались с Ириной одни за стойкой, а подавальщица застыла, окаменела, уперев свой черпак в бок.