Жало белого города
Шрифт:
– Прежде чем сменить тему, давай подведем итоги, – сказала Эсти, вставая и направляясь в сторону паркинга с туфлями в руках. – Что мы имеем сейчас в сравнении с сегодняшним утром?
Я вздохнул и снова почувствовал на себе тяжесть недавних убийств.
– Два новых персонажа, которых мне не терпится увидеть, как только представится возможность: Инес Очоа, Каменная Дама, и загадочный приятель Тасио, с которым они вместе проводили ритуалы. И связь Игнасио с орудием преступления: пчелами. Если он общается со многими пасечниками и знает этот мир, вполне возможно, что он догадался, как засунуть их в надлежащее место и разозлить с помощью запаха, от которого
– А может, готовился к этому вопросу двадцать лет…
– Надо как следует заняться близнецами: семья, прошлое, окружение, – задумчиво проговорил я, оплачивая чек за парковку. – Раньше этим никто не интересовался: Игнасио выдал Тасио, и таким образом дело закрыли.
– Тогда у нас впереди много работы. Ты едешь завтра в Вильяверде?
– Собираюсь, если никаких срочных дел нет и я никому не понадоблюсь. Мне не хочется надолго бросать дедушку одного. Но если считаешь, что в эти выходные мне надо остаться в Витории, скажи об этом прямо.
– Я два дня буду с Икером. Тысяча дел с этой свадьбой, не говоря об отце, которому снова хуже, и надо его навестить. У меня не будет времени заниматься чем-то еще.
– Ладно, держись подальше от своих призраков.
– А ты – от своих.
– Стараюсь.
«Я стараюсь, Эсти. Только это и помогает мне до сих пор оставаться в живых», – мысленно закончил я фразу.
7. Вильяверде
Думай об убийстве так, словно убийца хочет рассказать нам историю. Что стоит за обрядами этих новых преступлений, #Кракен?
30 июля, суббота
На рассвете следующего дня я отправился в Вильяверде, крошечную деревню с семнадцатью жителями, где бабушка и дедушка воспитывали меня и Германа, когда пропали мои родители, то есть несколько жизней назад.
Мне нравилось ехать на юг ранним утром – через перевал Витории, по буковому лесу, по серпантину Бахаури, мимо сосновой рощи, где когда-то изменилась вся моя жизнь.
Вильяверде располагался в 40 километрах от Витории, у подножия Алавесских гор напротив Кантабрийской сьерры, или сьерры Толоньо, как называли ее в последнее время. Мы, аборигены, не любим наименования на официальных картах Алавы. В детстве я привык видеть перед собой густую чащу буков, дубов и орешника, стоило мне выглянуть за тяжелую деревянную калитку в трехсотлетнем доме моих предков, одном из массивных строений с каменными стенами толщиной в метр, где продукты хранились не в холодильнике, а в леднике под оставшимся с зимы льдом, подальше от огня, пылавшего под низкой широкой плитой.
Я припарковался под балконом, на котором дед держал горшки с красными бегониями, несмотря на то, что южный ветер всякий раз высушивал бедные растения и деду приходилось растить их с нуля. Но он привык снова и снова начинать сначала. Таково свойство моего деда: несмотря на уже почти столетнее сердце, он никогда не сидел сложа руки.
«Нечего сопли жевать, берись за работу», – только и говорил он. И сам так поступал. Всегда при деле.
Улицы Вильяверде были в это время пустынны, но тишину разбил автомобильный гудок: грузовичок пекаря из Бернедо вкатился вверх по склону и остановился напротив меня.
– Привет, Унаи, – воскликнул пекарь. – Что будешь брать, бисквит или сдобу? Может, пирожок или бублик?
Я собирался поймать пакет с горячей и ароматной выпечкой, когда кто-то тронул меня за плечо.
– Я заказал еще три сдобы, – послышался хриплый голос деда.
– Вот они, тут, специально для тебя. – Парень на прощание кивнул, захлопнул задние дверцы и исчез, окутав нас напоследок вкусным запахом свежеиспеченного хлеба.
Я обернулся к деду и улыбнулся. Дед отлично знал, от чего мы с Германом теряли голову. Эти свежеиспеченные сдобы, приправленные горячим чорисо [23] и пропитанные ароматным острым соусом, были лучшей закуской после рабочего утра в горах.
23
Чорисо – сорт свиной колбасы (прим. редакции).
– Что у нас на сегодня, дедушка?
– Твой братишка появился раньше тебя, он уже давно обрабатывает орешник.
Дед зашел в дом и сразу вышел назад, неся в руках две косы.
– Отлично, сейчас переоденусь, и пойдем к нему на подмогу.
Я в два прыжка поднялся по лестнице, вошел в мою детскую комнату и надел видавшие виды джинсы, белую рубашку и горные ботинки.
С косами на плече мы молча шагали по мощеным деревенским улицам; иногда дед останавливался и поправлял беретку. На нем был рабочий комбинезон цвета индиго. Дед был коренаст и энергичен, во время ходьбы чуть наклонялся вперед. Говорил не слишком много – ему не нужны были слова, чтобы быть правым; он просто всегда был прав, вот и все. Это была правда простых здравомыслящих людей.
– Дедушка, я привез печенье из «Гойи», но сперва ты должен показать мне результаты анализов, – сказал я ему по дороге. – Как твой холестерин?
Дед пожал плечами и посмотрел куда-то вдаль.
– Не знаю, не успел глянуть, – соврал он.
– Ага, – ответил я, не поверив. – Снова подскочил. Ты должен следить за собой, дедушка. Не оставлю коробку в Вильяверде – уверен, что ты съешь все печенья за один присест.
Дед снова посмотрел куда-то вдаль с притворной гримасой безразличия.
– Ладно, попробую пару штучек, – подытожил он и поправил беретку.
Я про себя усмехнулся.
– Да, дедушка. Пару штучек.
Мы прошли мимо церкви и оказались в другой эпохе – в верхней части деревни, где когда-то молотили и провеивали пшеницу, чтобы получить зерно. Сейчас окружающие ее сеновалы ремонтировались благодаря стремлению жителей сохранить их в первоначальном виде. На выходе из деревни, пройдя по дороге вдоль поделенных на равные участки полей и спустившись по склону, мы оказались у моста через реку Эга, затем на лугу, тянувшемся вдоль берегов, где разросшиеся кусты орешника затеняли друг друга, а ветки и сорняки так разрослись, что мы едва могли пройти.
Там нас поджидал Герман. Он также был в комбинезоне цвета индиго, сшитом по его невысокому росту, и решительно скашивал молодые побеги, словно не знал, что завтра они вновь разрастутся.
Обычно мы с братом выкладывались по полной, если дед нас о чем-то просил. Это было то немногое, что мы могли для него сделать. Деду было почти сто лет, и он продолжал воспитывать нас с той бесхитростной мудростью, которую я когда-то хотел у него перенять.
– Приедет Мартина? – спросил Герман, посмотрев на смартфоне время.