Жалоба
Шрифт:
Прошу Вас провести процессуальную проверку в порядке ст. 144 УПК РФ и привлечь к уголовной ответственности неизвестное лицо, которое, в такое-то время, похитило принадлежащую мне икону Святого Николая Чудотворца.
Указанная икона исторической и культурной ценности не имеет, но дорога мне, как одинокому и религиозному человеку. В связи с этим считаю причиненный мне моральный ущерб значительным и влекущим за собой соответствующую квалификацию совершенного хищения.
В
Случайную утерю иконы категорически исключаю, как и причастность к краже каких-либо иных лиц.
О результатах рассмотрения жалобы прошу сообщить мне письменно, в установленный законом срок.
Число.
С уважением,
Солодовникова М. И.»
Быстро закончив работу, казавшуюся неподъемной, Пал-Палыч вздохнул с облегчением и позвонил Марье Ивановне, сообщив, что жалоба готова.
Через час Марья Ивановна уже сидела перед ним и читала свежесоставленный документ. Общее впечатление от работы Пал-Палыча у нее было положительное, но возник и ряд вопросов.
Первым ей не понравилось упоминание о заведомо ложном доносе, но Пал-Палыч убедил ее, что это необходимая формальность и избежать декларации о собственной добропорядочности не получится.
Дальше начались смысловые претензии. Хотя, претензии, это, наверное, громко сказано, – пожелания по ходу изложения. После длительного обсуждения и согласования, из жалобы исчезло упоминание о неизвестном лице, обвинения в адрес Леонида стали более персональными. Было усилено место о ценности похищенного и о принесенных кражей страданиях. Плюс, появилась фраза, которую Пал-Палыч настойчиво отбраковывал, но в итоге сдался:
«Зная Вас, как человека неравнодушного, искренне надеюсь на Вашу человечность, отзывчивость и порядочность. Искренне Ваша, М. В.»
В таком виде жалоба была передана Марье Ивановне и она, расставшись с оговоренной суммой, с благодарностями удалилась.
Через два дня, Марья Ивановна снова пришла к Пал-Палычу и попросила расписать окончание жалобы с перечислением человеческих достоинств председателя земельного комитета. Пал-Палыч, и так считавший эту фразу абсолютно лишней, съерничал, спросив:
– Может, написать: «Как человека, склонного к эмпатии»?
Слово «эмпатия» Марье Ивановне было незнакомо, а спросить она постеснялась. Сошлись на том, чтобы оставить все, как есть.
Еще через три дня, Марья Ивановна опять пришла к Пал-Палычу и попросила напечатать текст жалобы с большими пробелами, чтобы она могла сама добавлять нужные фразы. Пал-Палыч исполнил просьбу, махнув рукой на содержание и мечтая лишь о том, чтобы надоедливая жалобщица от него уже отстала.
Получив прореженный текст, Марья Ивановна ушла и больше у Пал-Палыча не появлялась.
Однако пришла пора узнать, отчего Марья Ивановна так прицепилась к земельному комитету.
В связи с проводимой земельной реформой, по местному телевидению прошел пространный сюжет о том, как именно эта реформа пройдет в городе В-де. Щедро оплаченный бюджетом ролик, кроме ног спешащих куда-то прохожих, не подозревающих, что их снимают, и прочих уловок провинциального телевидения, призванных создать ощущение злободневности поднятой темы, содержал интервью с председателем Комитета по земельным отношениям городской Администрации Виктора Константиновича Ковалева.
В этом Викторе Константиновиче и было все дело.
Тощий корреспондент, учившийся профессии по субботам, в частной школе телеведущих, быстро уступил инициативу вальяжному чиновнику, который, кроме освещения заявленной проблемы, постоянно отвлекался на общечеловеческие темы, выказывая себя при этом человеком образованным (коим он, безусловно, был) и неравнодушным.
Причина этого внеформатного общения была в том, что Виктор Константинович, может быть еще не осознанно, перерос простого назначенца и вышел на тот уровень, когда можно смело пойти на выборы, честно посмотреть в глаза избирателю и по праву соискать высокую выборную должность (подходящая партийность у него тоже, разумеется, имелась).
Умничая на бурые земельные темы, он уже чувствовал себя над всем этим, ощущал потребность пофилософствовать, побыть над схваткой, так сказать, не копать вглубь, а размахнуться вширь.
В отличие от типичных чиновников, жестко привязанных к властным трендам, готовых, как сказали бы раньше, безоговорочно колебаться с линией партии, меняющих свои взгляды от готовности захоронить фашистов на святой земле, до решимости прокатить по ветхой площади в День Победы двухсоттонную ракетную установку; в отличие от политических флюгеров, готовых всякий раз поклясться всему миру и самим себе, что новая идеология всегда была им мила, а старая всегда постыла, Виктор Константинович позволял себе некий внутренний плюрализм – верный признак будущего большого политика. Нет, не подумайте, где надо, он не хуже других чувствовал тренды и колебался вместе с генеральной линией. Но никогда не впускал это мракобесие дальше задворков своей личности.
В разных уголках своей души он был и сталинистом, и монархистом, и православным и неоязычником. Мог легко сделать реверанс в сторону коммунистических времен, но напомнить о недопустимости бесчеловечного ГУЛАГа; признать роль личности в истории и даже ее пресловутого культа, но посетовать на невозможность отдыха советских граждан в турецких отелях; похвалить героических чекистов, но поругать кровавую ЧК, как будто слово «чекист» происходило не от этой грозной аббревиатуры; восхититься достижениями советских пятилеток, но напомнить 1913 год, когда корова стоила шесть рублей.