Жан Лерон Д'Аламбер (1717-1783). Его жизнь и научная деятельность

Литвинова Елизавета Федоровна

Д’Аламбер написал «Введение к Энциклопедии», которое составило эпоху в умственной жизни сначала Франции, а потом и всего образованного мира. Для того чтобы познакомиться с произведенным им впечатлением, мы приведем несколько отзывов о нем современников Д’Аламбера. «Потомство, – говорит один из них, – читая это введение, проникнется убеждением, что истинно гениальному человеку подвластны все науки; он может быть одновременно замечательным писателем, великим математиком, глубоким философом и со всеми редкими способностями соединять красоту, благородство, силу, изящность слога, которые придают всем его разнообразным трудам какую-то особенную привлекательность».

Другой замечательный человек своего времени говорит: «Введение в энциклопедию» принадлежит к числу таких ценных, выдающихся трудов, что в каждом веке не найдется более двух или трех человек, которые могли бы его выполнить».

В этом «Введении» мы находим историю появления и критический обзор всех существовавших в то время человеческих знаний; оно заключает в себе квинтэссенцию математики того времени, философских воззрений и литературных взглядов и состоит из двух частей: из подробного изложения

того порядка, в котором возникали различные отрасли знания, и из исторической картины успехов его со времен эпохи Возрождения. Вторая часть, разумеется, написана лучше первой, потому что возникновение знаний покрыто мраком неизвестности, оно открывает обширное поле для более или менее остроумных догадок; приходится погружаться в область метафизики. Д’Аламбер старается по возможности осветить темное происхождение знаний, но ему это не всегда удается. Он говорит например: «Зло, которое причиняют нам пороки других людей, наводит нас на размышление и создает в уме нашем идею добродетели. Эта идея, возвышаясь, доходит до осознания духовного мира, убеждает нас в существовании Бога и вызывает понятие о наших обязанностях к Нему. Природа человека, изучение которой для нас так существенно необходимо, должна представлять непроницаемую тайну для человеческого разума. Итак, нам более всего другого на свете потребна религия: возвышенная вера убедила бы нас во многом».

Мы приводим эти мысли Д’Аламбера также и потому, что энциклопедистов голословно принято обвинять в безверии. Они вообще рассуждали о религии; Д’Аламбер же главным образом проповедовал терпимость; последнее возбуждало ненависть фанатиков; партия же свободомыслящих раздувала искры. Таким образом, «Энциклопедия» задела всех: она вызвала и страстный восторг, и ярую ненависть. Это повлекло за собою гонение на энциклопедистов. Пришлось защищаться и вести непрерывную полемику. Поднялась буря; началась ожесточенная война перьев; но раны, наносимые последними, были глубоки и чувствительны. Все хватали через край. Страсти разыгрались настолько, что вмешательство правительства сделалось неизбежным. Парламент ежедневно приговаривал к сожжению какие-нибудь новые сочинения; авторы их попадали под арест, отправлялись в изгнание.

Д’Аламбер был просто поражен такими результатами своего мирного труда. Все это лишало его бодрого спокойствия, необходимого для напряженной научной деятельности; он отказался от своего дальнейшего участия в «Энциклопедии», и Дидро, которому принадлежит и первая мысль об издании ее во Франции, продолжал свой труд один, с удвоенной энергией. Отдавая должное Дидро, мы не можем обвинять Д’Аламбера за то, что он бросил «Энциклопедию»; занимаясь астрономией и механикой, он имел большую склонность к математическим исследованиям. Это, однако, не помешало ему, как мы видели, с большим увлечением написать «Введение к Энциклопедии»; огромный труд не пугал его, а только придавал энергии и вдохновлял. В этом «Введении» он говорит о великих задачах человечества, о трудах гениальных людей, и слог его, возвышенный и благородный, вполне соответствует содержанию. Мы приведем отрывок из его описания эпохи Возрождения. «Великие творения древних, принадлежащие ко всевозможным областям человеческих знаний, двенадцать веков были преданы забвению… Между тем в эти времена гении встречались не реже, чем в другие. Природа всегда неизменна; но что могли сделать великие люди, рассеянные по земле, погруженные в различные занятия и лишенные необходимой общей культуры ума? Зародышами почти всех открытий являются плодотворные идеи, приобретаемые чтением и общением с людьми. Это тот же воздух, которым нечувствительно дышишь и живешь».

С не меньшим увлечением Д’Аламбер говорит также об успехах поэзии, и суждения его отличаются иногда большою оригинальностью. От поэзии он переходит к философии, беспристрастно отдавая должное итальянцам и англичанам, с восторженным удивлением останавливаясь перед бессмертным Бэконом и мудрецом Локком. К своему соотечественнику Декарту Д’Аламбер относился с большею строгостью: он более ценил его заслуги как математика, чем как философа. Известный современный математик Бертран, знакомый и русской публике, остался недоволен страницами, посвященными Д’Аламбером Ньютону и Галилею, хотя и называет их прекрасными. Он говорит: «Д’Аламберу следовало бы с еще более глубоким вниманием остановиться перед своим великим учителем Ньютоном». Чем объяснить это? Мы думаем, тем, что Д’Аламбер боялся входить в большие подробности по тому предмету, который был ему знаком ближе всего остального.

Сверх этого «Введения» Д’Аламберу принадлежит в «Энциклопедии» все, что относится к математике, и некоторые мелкие статьи, например описание Женевы и ее правления.

От участия Д’Аламбера в «Энциклопедии» мы перейдем к его деятельности во Французской Академии и в Академии наук. Мы уже говорили, что Д’Аламбер не легко попал во Французскую Академию. В 1754 году открылись четыре вакансии; их последовательно заняли граф Клермон, Бугенвиль, Буасси и, наконец, Д’Аламбер. Нельзя сказать, чтобы избрание Д’Аламбера в члены Академии (в 1754 году) было вполне единодушным. В то время два тома «Энциклопедии» были запрещены и авторы этого сочинения были причислены к партии оппозиции; поэтому и Д’Аламбер получил при своем избрании порядочное количество черняков. [2]

2

Черняк – черный, или неизбирательный шар на баллотировке (Словарь В. Даля)

В Академии был обычай, чтобы новый член говорил похвальную речь тому сошедшему со сцены, место которого он занимал; предшественником Д’Аламбера был малоизвестный епископ; Д’Аламбер своею блестящей похвальной речью спас его от забвения. Вообще красноречие Д’Аламбера оказалось очень кстати во Французской Академии. Новый член почти всегда

открывал заседания, излагая какие-нибудь свои мысли, которые вели к оживленным прениям; большею частью он касался вопросов нравственности, поэзии или истории. Трудно было бы перечислить все похвальные речи, произнесенные Д’Аламбером; философ говорил их часто, и они ему не стоили ни малейшего труда; он не предназначал их для потомства; по ним нельзя также судить о достоинствах его слога. Они писались в часы досуга и служили отдохновением от более серьезных работ. Читал Д’Аламбер превосходно, все слушали его с восторгом; когда он говорил, то зала всегда была полна, он чувствовал свое влияние, и это доставляло ему много удовольствия. Влияние Д’Аламбера в Академии, основанное на личных его достоинствах, разумеется, возрастало, и у нас возникает вопрос, как именно он пользовался своим влиянием? Вольтер, бывший также членом Французской Академии, часто переписывался с Д’Аламбером об академических делах, и многие утверждали, что Д’Аламбер являлся в этом случае покорным орудием Вольтера. Другие говорили, что госпожа Леспинас и госпожа Жоффрен, Дидро, Кондорсе, Мармонтель принимали участие в решениях Д’Аламбера относительно баллотировки новых членов и других дел Академии. Всего этого, разумеется, нельзя отрицать, но это не мешало Д’Аламберу действовать большею частью согласно своим убеждениям. Он здесь, как и везде, был против фанатиков и недоступен для важных вельмож и прелатов, не отличавшихся никакими достоинствами. Не раз были случаи, что какой-нибудь приятель Вольтера не нравился Д’Аламберу, и он, нисколько не стесняясь, действовал против него. Бертран говорит, что как постоянный секретарь Французской Академии Д’Аламбер любил Академию и ненавидел глупцов; он стремился к тому, чтобы каждый вновь избираемый член составлял честь и славу Академии. При этом Д’Аламбер, как мы сказали, принимал в расчет убеждения человека столько же, сколько его талант.

Первое сообщение Д’Аламбера в Академии наук относится к 19 июля 1739 года; оно удостоилось похвалы и благосклонности математика Клеро; автору сообщения был тогда двадцать один год.

Через год, в 1740 году, Д’Аламбер представил той же Академии свое исследование в области механики жидкостей. Оно отличалось большою оригинальностью и смелостью. Клеро похвалил знания и талант Д’Аламбера, но не согласился с верностью его решения. Вскоре же Д’Аламбер написал еще три мемуара и со смелостью, которая дается сознанием своих сил, подал в Академию прошение, добиваясь прямо звания associ'e Академии, которому должно было предшествовать adjoint. Adjoints и associ'es имели право присутствовать на заседаниях и просить слова; ни те, ни другие не принимали никакого участия в выборах. Всеми правами академиков пользовались только пенсионеры. Попасть в Академию тогда было довольно легко, но сделаться пенсионером – очень трудно. Д’Аламбер получил звание adjoint в 1742 году, когда ему было двадцать четыре года, и тогда же он был причислен к секции астрономии. Через три года он за особые заслуги получил от Академии пенсию в 125 рублей. 8 мая 1756 года граф Даржансон написал в Академию: «Я должен сообщить вам желание короля, чтобы Академия открыла вакансию на associ'e, сделав Д’Аламбера сверхштатным пенсионером». Однако только в 1765 году, через двадцать три года по вступлении своем в Академию, Д’Аламбер сделан был титулованным, или, по-нашему, ординарным академиком. Таковы были внешние успехи гениального, но независимого человека. Между тем еще в 1743 году он напечатал свою «Динамику», которая поставила его тотчас в один ряд с самыми лучшими европейскими математиками. Это сочинение Д’Аламбера составляет эпоху в истории механики. Великий математик Лагранж пятьдесят лет спустя написал историю механики, отличающуюся столько же глубиною мысли, сколько изяществом изложения. Он говорит о книге Д’Аламбера, что она сразу положила конец путанице и хаосу, царствовавшим до того в этой области, и дала прямой и общий метод если не для решения, то по крайней мере для сведения к уравнениям всех вопросов, относящихся к динамике. Современный нам математик Бертран прибавляет, что Д’Аламбер в предисловии своем к трактату по динамике в первый раз проявил качества писателя и философа, впоследствии так часто отвлекавшие его от математики, которую он называл своей первой возлюбленной.

Напомним читателю, что Д’Аламбер никогда не был профессором и даже никогда не давал никаких уроков и в этом отношении, как и во многом другом, резко отличался от Дидро. Нужда часто заставляла последнего давать уроки математики, не зная ее; Д’Аламбер же никогда не хотел продать ни одного своего часа. Ему как будто даже никогда не приходило в голову кого-нибудь учить математике; он считал совершенно излишними усилия сделать ее доступною ленивым и малоодаренным умам. Как-то один молодой человек жаловался Д’Аламберу на трудность начал дифференциального исчисления и стал было излагать ему свои сомнения. Д’Аламбер отвечал юноше более нетерпеливо, чем основательно: «Идите вперед, и вера сама придет к вам». Этот известный ответ многих сбил с толку, потому что принято думать, будто знаменитый человек способен говорить только великие истины. Но, к сожалению, в этом ответе сказалось только совершенное незнание Д’Аламбером искусства преподавать, что, по замечанию Бертрана, вредно отзывалось на стиле его научных сочинений. Свои математические работы Д’Аламбер писал всегда как-то спеша; обилие и оригинальность мыслей поражают и многим затрудняют чтение их.

Долгое время Д’Аламбер занимал место постоянного секретаря Французской Академии. Из его писем к госпоже дю Деффан видно, однако, что он совершенно не добивался этого звания в Академии наук: при малейшем старании ему легко было бы сделаться также и ее секретарем. Он писал Лагранжу: «Теперь я занимаю место секретаря Французской Академии, освободившееся после смерти моего друга Дюкло. Это не очень выгодное место; оно вознаграждает только тем, что требует очень малых усилий, и это для меня теперь самое главное. Должность секретаря нашей Академии наук – другое дело; мне хотелось бы, чтобы она досталась другу нашему Кондорсе, который в состоянии прекрасно выполнить все связанные с нею обязанности».