Жан Оторва с Малахова кургана
Шрифт:
— Жан… о, Жан…
Оторва обнял брата одной рукой и, окутывая складками знамени, сказал:
— Товарищи… долой оружие… А ты, брат… ты теперь мой пленник.
В то время как Бургеи, которых снова свело Провидение, обнимались, батальон защитников Малахова кургана складывал оружие.
Майор Павел Михайлович в полном изнеможении смотрел на французов, усеявших разрушенные укрепления противника, и говорил срывающимся голосом:
— Да, это были бы роскошные похороны… десять тысяч человек разом… одним взрывом… И ты, брат, был бы первой жертвой!.. А я хочу, чтобы ты жил…
— Брат!.. Что ты хочешь этим сказать? — спросил в ужасе зуав.
— Под крепость
И Поль упал без чувств.
Со всей возможной поспешностью французы принялись заступами долбить землю, засыпать и гасить огонь. Обнаружились металлические провода, их тут же перерезали. Опасность была предотвращена, французский корпус спасен, и Малахов курган завоеван окончательно.
Коль скоро Малахов курган взят, Севастополь — в руках союзников. Русские это понимали и приготовились к эвакуации, назначенной на пять часов пополудни того же дня.
Однако прежде генерал Остен-Сакен, следуя трагическому и грозному примеру Ростопчина, хотел совершить последнее жертвоприношение и стереть с лица земли город, проявивший такой неслыханный героизм.
В полночь, пока отступающие части в образцовом порядке переходили по громадному наплавному мосту через Большой рейд, началось разрушение города, безжалостное, варварское и грандиозное. Редуты, склады, укрепления, плацдармы, батареи по всей бесконечной линии обороны взлетали на воздух. В городской черте дворцы, памятники, пышные хоромы, казармы, жилые дома, церкви воспламенились одновременно. К грохоту взрывов, от которых плато сотрясалось до основания, примешивался вой огня, опалявший и пожиравший все на своем пути. Море огня расстилалось над развалинами города, отбрасывая кровавое зарево более чем на пятнадцать лье! [276]
276
Севастополь был сметен с лица земли в результате боевых действий, а не намеренного разрушения самими русскими.
На следующее утро черная туча медленно парила над уничтоженным Севастополем, а тем временем последние русские колонны, все еще являя собой грозную силу, проходили по мосту и постепенно исчезали из виду.
Прежде чем проникнуть на территорию горящих руин, союзникам пришлось выждать двенадцать часов.
Первыми пересекли городскую черту зуавы. Со знаменем и музыкантами во главе шагали отважные солдаты, начищенные и надраенные, как для парада.
Оторва, утвержденный в должности знаменосца, гордо нес знамя Второго полка. Когда он проходил перед главнокомандующим, Пелисье, от внимания которого ничто не ускользало, спросил, почему обязанности знаменосца исполняет простой сержант.
— Господин генерал, — ответил полковник, — это Оторва.
— Кто такой Оторва?
— Да это же… сержант Бургей… тот, кто водрузил знамя над крепостью… тот, кого все здесь уже называют Жан Оторва с Малахова кургана.
— Что ж, прекрасно! Дайте команду: «На месте стой!»
Полк замер. Генерал сошел с лошади и направился к Оторве, который отдал честь знаменем. С присущим ему холодным достоинством, немного высокомерным, но вполне соответствующим всему его воинственному облику, Пелисье обратился к побледневшему от волнения молодому человеку:
— Сержант Бургей, именем его величества императора и в награду за отличную службу присваиваю вам чин поручика.
Пожав Оторве руку, генерал добавил:
— Главнокомандующий счастлив, что может отметить Жана Оторву с Малахова кургананаградой, обещанной когда-то капралу Оторве.
Спустя полчаса армия рассыпалась по дымившимся развалинам, чтобы увидеть вблизи картину разгрома. Во всем городе сохранилось четырнадцать домов. Один из них — тот, где квартировал брат Оторвы, майор Павел Михайлович.
Повинуясь некоему душевному движению, зуав решил заглянуть туда и спасти, если это окажется возможным, что-то из скромной утвари — то, чем дорожил брат.
Он зашел в дом и увидел, что на диване лежит раненый русский солдат. Оторва тотчас узнал его — это был ординарец майора.
Раненый с трудом приподнялся, отдал Оторве честь и протянул лист бумаги, исписанный мелким неверным почерком.
Оторва, пораженный, прочел:
«Сержанту Бургею, по прозвищу Оторва, во Второй зуавский полк. Для Розы.
Мое милое дитя, я ранена. Ранена при защите — до последнего мгновения — священной земли моего отечества.
Рана не тяжелая, не беспокойся. Я выполнила свой долг, я чиста перед родиной. Теперь я вся принадлежу тебе. Скоро я поправлюсь, снова увижу тебя и буду любить так, как ты того заслуживаешь.
Эпилог
Прошло восемь месяцев. Война давно кончилась, последние воинские части вернулись на родину. После утомительной и нескончаемой дипломатической кампании был все же подписан мир [277] . Русские и французы, столь яростно убивавшие друг друга, стали друзьями. И на той, и на другой стороне следовали награды, повышения по службе, производство в чин, ордена, медали и… слезы!
277
Парижский мирный договор 1856 года подписан 30 марта на невыгодных для побежденной России условиях, отмененных после победы России над Турцией в 1878 году.
Сколько домов в трауре приходится на одну семью, охваченную радостью!
А теперь давайте мысленно перенесемся в живописный городок Нуартер. Городок ликовал. Прежде всего нам бросилось в глаза пышное и красочное разноцветье мундиров, а потом — кого там только не было: полковники и сержанты, капитаны и простые солдаты, артиллеристы и зуавы… эполеты, галуны, знаки ордена Почетного легиона и военные медали… звон шпор, клацанье сабельных ножен, сверканье аксельбантов… хлопочущие люди, счастливые лица, упоительные запахи вина и кушаний. Полным ходом шла подготовка к свадебному пиру на лоне природы.
Поручик зуавов, Жан Бургей, по прозвищу Оторва — Жан Оторва с Малахова кургана — женился на Розе Пэнсон, с недавнего времени княжне Милоновой. Трое офицеров-адъютантов представляли маршалов Франции: Пелисье, Канробера и Боске.
Свидетелями со стороны Розы были полковник, командир Второго зуавского полка, и полковник Павел Михайлович, выздоровевший после тяжелого ранения и недавно произведенный в следующий чин императором Александром. Свидетелями Оторвы значились капитан Шампобер, награжденный после взятия Малахова кургана орденом, и горнист Питух, ставший сержантом и гордившийся своей медалью, столь доблестно завоеванной. Впрочем, больше, чем медалью, он гордился честью, которую оказал ему старый товарищ, ныне его командир.