Жандарм 2
Шрифт:
Но настоящий какой-то суеверный ужас вызвала подпись в конце — Вечно твой Григорий Б.
— Ч.. чего? — мой голос дрогнул. — Я не мог такого написать. Я же даже не поэт...
Теперь я был рад уже не только тому, что записка просто не дошла до адресата, но и тому, что я ее просто не выкинул где-то или не оставил у Воронцовой «под дверью».
— Вспоминай, вспоминай... — зашептал я себе под нос и, стараясь «помочь» своим мозгам, стал массировать виски. — Ну же... Как это произошло...
Память будто в насмешку
— Так. Спокойно, — постарался я взять себя в руки. — Дышим ровно, сейчас я все вспомню. Надо дать себе лишь чуток времени...
Не знаю, что помогло больше — самовнушение или не отступающий страх, что я совершил что-то непоправимое, но я наконец вспомнил, как эта записка появилась на свет...
— Уф, вроде оторвались, — выдохнул Анатолий, упираясь ладонями в свои колени.
После свистка городового мы сначала медленно, но с каждым шагом все сильнее ускоряясь, побежали вдоль улицы. Затем свернули в какой-то переулок между домами, я на ходу бросил перед собой «брызги», когда на нашем пути попробовали встать какие-то мужики, после чего мы еще около получаса блуждали по задним дворам работных и частных домов. Я даже успел протрезветь маленько. И вот мы выбежали из хитросплетенья улиц к широкой Большой Лубянке.
— Вот, надо это отметить, — Анатолий достал откуда-то из внутреннего кармана своего пиджака небольшую фляжку и протянул первым делом мне.
Я отказываться не стал и тут же жадно присосался к горлышку, разом ополовинив небольшую емкость. Опомнился и передал фляжку назад хозяину. Тот также залпом добил ее, после чего убрал обратно и деловито предложил.
— Ну так что? К Зиночке и Олечке?
— А я ведь Лиду люблю, — внезапно решил я рассказать Боголюбову свой секрет. — Как тогда можно ей изменять-то?
— Но вы ведь не официальная пара? Или у вас все серьезно и только ее папенька вам мешает? — внимательно посмотрел на меня Анатолий.
— Она не может разобраться в своих чувствах.
— То есть ты ей признался, — констатировал Боголюбов. — Молодец! Настоящий дворянин, что не боится ни врага, ни любви. Не зря я в тебе увидел родственную душу! Я помогу тебе.
— Как? — чуть ли не простонал я.
Накатила вдруг обида. Я ведь тогда спросил ее прямо. Признался в своих чувствах, а она? Как она могла вот так мне ответить? Ни да, ни нет.
— Очень просто. Ты в стихи можешь?
— Нет, — буркнул я.
— Не беда, — отмахнулся Анатолий. — Есть у меня знакомый рифмоплет. И живет тут недалече. Пойдем! — решительно вышел он из переулка и двинулся вдоль Большой Лубянки, гордо расправив плечи, хоть и слегка шатаясь. — Он такую балладу смастерит — любое сердце растает! — не обращая внимания, иду я за ним или нет, продолжал вещать блондин.
Постояв немного в сомнениях, я стиснул зубы и шагнул под свет уличных фонарей вслед за Анатолием. Он прав! Для любви тоже нужно мужество иметь!
Знакомый Анатолия жил не на Большой Лубянке, а на примыкающей к
— Здесь всегда так, — обернувшись, улыбнулся Анатолий.
Я уж было уверился, что и дальше пройдет без проблем, но оказалось, что «просить» все же придется не в вежливой форме. Подойдя к калитке, что ограждала небольшое предместье дома, блондин незатейливо перепрыгнул через нее. Благо та была всего по пояс и не составила для Анатолия преграды даже в его пьяном состоянии. А затем он подошел к одному из трех турнирных «бойцов» и, «ласково» приобняв его за шею, отволок в мою сторону.
— Вот, Сашенька, видишь этого уважаемого господина? — пьяно и громко шептал Анатолий в ухо рифмоплету, тыча пальцем в меня.
— Д..х..да, — просипел тот.
— Ему нужно признаться в своих чувствах к даме. Совершенно определенной. Поможешь ему?
— Нес... несомненно... только ... отпусти... те... воздуха...
Анатолию хватило и его согласия, после чего «ласковое» обнимание закончилось, и Сашенька стал судорожно вдыхать ночной воздух города.
— Как зовут даму? — продышавшись, исподлобья смотря на меня, спросил поэт.
— Лидия Воронцова.
Тот чему-то хмыкнул, но увидев заинтересованный прищур Боголюбова, тут же поперхнулся и прикрылся от него альбомом, который до этого держал в руках. Я обратил внимание, что и у остальных «поединщиков» были в руках такие же альбомы, с которых они читали свои дуэльные тексты. Но сейчас они были вынуждены прерваться и с нетерпением посматривали в нашу сторону.
Сашеньке хватило всего пяти минут, чтобы на скорую руку написать стихотворение аж в десять строк и отдать мне на оценку. Мне его творение понравилось, после чего я настоял добавить внизу еще и подпись, и продиктовал, какую именно. Затем мы отпустили паренька дальше выяснять у кого из их поэтической братии величина строк «длиннее и ширше». И пошли в обратную сторону.
Однако чем ближе был дом Воронцовой, тем либо алкоголя во мне по ночной поре становилось все меньше, то ли страх получить на этот раз категоричный отказ брал верх, но в какой-то момент я просто остановился.
— Что такое?
— Я не могу.
— Григорий, вы ли это? Вы боитесь? — изумленно посмотрел на меня Анатолий. — Вы, что бесстрашно сражались на границах империи, не побоялись выйти против заведомо более сильного врага в дуэли и так бесстрашно накинулись и наказали того городового?
Последнее показалось бы издевкой, если бы мы оба не были пьяны, отчего искренне верили во все, что говорим.
— Нет, я не боюсь, — соврал я. — Я думаю, что она может согласиться.
— И в чем же проблема?