Жар твоих объятий (Отвергнутая)
Шрифт:
Она уже была на грани слез, но он спустился ниже и принялся ласкать ее живот. Ощущение было таким необыкновенным, что она не могла сдержать рыданий. Как только он наконец оторвался от нее, она в панике схватила его за руку.
— Не уходи!
— Спокойно, menina, — ласково сказал он. — Теперь я уже ни за что не оставлю тебя в покое.
Эдуардо начал расстегивать рубашку, и она поняла, почему он встал. Его грудь блестела в лунном свете. Не спуская с нее глаз, он снял ботинки и расстегнул ремень. Сняв брюки, он замер. От увиденного у Филаделфии захватило дух. Свет луны падал на
Упершись руками ему в грудь, она инстинктивно постаралась сдержать его натиск, но он, наклонив к ней голову, поцеловал ее в губы, затем поцеловал каждую грудь и, охватив ее лицо руками, прошептал:
— Доверься мне.
И она радостно ответила:
— Да.
Он укрыл ее собой от ночи, лунного света и всего плохого, что было в мире. Затем медленно вошел в нее, нежно шепча слова подбадривания и изгоняя из нее страх, пока она полностью не расслабилась. Он осторожно входил все глубже и глубже. Казалось, что он заполнил каждый уголок ее тела, и она уже не знала, где кончается она и начинается он.
И вот пришел тот миг, когда они стали единым целым и только быстрый бег крови по жилам руководил их телами, слившимися в первобытном танце желания. Они вместе поднялись к вершине наслаждения, и из ее глаз потекли слезы радости, а он, застонав, в блаженстве затих.
Глава 12
Эдуардо стоял у окна, наблюдая за слабыми проблесками рассвета на еще темном небе, но красота зарождавшегося дня не трогала его. Он закрыл глаза. Не сейчас! Только не после этой ночи! Мой Бог! Как он сможет теперь расстаться с Филаделфией?
Проснувшись, он встал с постели и подошел к окну. Светало. Направляясь обратно, он бросил взгляд на стол и увидел лежавшие там письма. Что заставило его подойти к столу и взглянуть на них? Ревность? Он боялся, что она переписывается с Уортоном. Будь он мудрее, вернулся бы обратно в постель, где она, обнаженная, лежала под простыней, занялся бы с ней любовью, чтобы убедиться, что Уортон не представляет для него угрозы. Однако вместо этого он пробежал глазами одно из писем, а затем прочитал все три.
Макклауд! Макклауд жив!
Где-то в невидимой дали глухо прозвенел колокольчик, созывая стадо коров на заливное пастбище у реки. В начавшем синеть небе пропорхнула ласточка. Река, пока темная и гладкая, как оливковое масло, тихо несла свои воды. Занималось новое утро, а в его душе с новой силой вспыхнули старые клятвы. Три человека. Три акта возмездия: Ланкастер, Хант, Макклауд. Лишь Макклауду удалось выскользнуть из его рук. Он погиб во время Гражданской войны. И только сейчас, из письма, написанного год назад, Эдуардо узнал, что он жив. Почтовый штемпель Нового Орлеана. Как раз под носом у Тайрона!
Эдуардо мрачно усмехнулся. Тайрон по достоинству оценит иронию судьбы и не простит Эдуардо, если он не сообщит ему об этом факте. Он обязан сказать Тайрону. О том, чтобы умолчать,
А как быть с женщиной, с которой он делил постель? Каким образом она стала обладательницей этих писем? Знает ли она о связи между всеми этими мужчинами? Нет, скорее всего она случайно наткнулась на эти письма, не ведая о том, что они обладают силой, способной уничтожить ее. Если бы Макклауд узнал о существовании этих писем, доказывающих, что он все еще жив, то ее жизнь была бы в опасности. С самого начала он хотел избавить ее от боли, которую она испытает, узнав правду об отце. Сейчас это стало необходимостью.
Он полюбил ее! И она, хотя пока Эдуардо не слышал ее признаний, тоже любит его. Он чувствовал это в ее поцелуях и в том, с каким желанием она отдалась ему — робко, но стараясь, доставить удовольствие. Еще долго после того, как она, уставшая от любви, заснула в его объятиях, он лежал с открытыми глазами, привыкая к своему новому состоянию. Никогда еще в жизни он не был таким умиротворенным, полным гармонии.
Какими хрупкими бывают мечты и как они легко разбиваются, сталкиваясь с реальностью жизни.
— Эдуардо!
Он отвернулся от окна и увидел, что Филаделфия проснулась. Она села в постели, и ранний рассвет высветил ее обнаженные грудь и плечи. Ее лицо слегка припухло после глубокого сна, и его выражение было неопределенным. Она жаждала поцелуя.
Эдуардо медленно направился к ней, желая запомнить этот миг навсегда. Если бы он мог, то перевел бы стрелки часов назад, чтобы опять пришла ночь и покров темноты снова бы окутал их. Он не хотел, чтобы наступал рассвет, а вместе с ним и реальность жизни. Он хотел, чтобы были ночь, музыка, страсть, но больше всего он хотел иметь ее. Навек.
Наклонившись, он нежно поцеловал ее. Губы Филаделфии раскрылись в ответном поцелуе, но, когда он дотронулся до ее обнаженной груди, она вдруг застеснялась и потянулась за простыней.
— Не надо, menina. Позволь мне любить тебя. — Филаделфия опустила руку.
Он овладел ею, медленно и страстно, стараясь растянуть момент наслаждения, силясь удержать ее и спасти от реальности наступившего дня. Когда все было кончено, Эдуардо так крепко прижал ее к себе, что она попыталась ослабить его объятия, но он не сдавался и продолжал держать ее. Позже он, конечно, отпустит ее, позже, но не сейчас.
Филаделфия лежала в объятиях Эдуардо, преисполнившись удивительной радостью. Она слегка подвинулась, когда он лег рядом с ней на живот, обхватив ее рукой за талию, немного уставший, но все еще охваченный страстью. Его согнутая в колене нога лежала между ее ног, и ей было приятно чувствовать на себе его тяжесть и исходившую от него силу. Она еще никогда в жизни не испытывала такого ощущения, которое испытывала с ним, обнимая, лаская и целуя его.
Это чувство нельзя было описать словами или сравнить с чем-то другим, так как ничего подобного раньше с ней не происходило. Он занимался с ней любовью дважды: первый раз ночью, когда она была еще вся наполнена его музыкой, второй раз сейчас, на рассвете.