Жарким кровавым летом
Шрифт:
Эрл закурил очередную сигарету. Юноша смотрел на него, не отрывая взгляда.
— Все складывается одно к одному, мистер Эрл. Вы отправлялись на войну в Тихий океан. Вы были уверены, что погибнете там. Вы должны были рассчитаться со своим отцом, наказать его за то, что он избивал вашего брата, пока тот не умер, а потом повесил его в сарае, и за то, что он избивал вас, пока вы не сбежали из дома. Однако вы не могли покинуть полк при обычной обстановке, потому что в морской пехоте за этим строго следили. Но когда дивизия отправилась из Нью-Ривер на западное побережье, для вас наступил подходящий момент, мистер Эрл. Вы могли исчезнуть и возвратиться, а ваши приятели-сержанты прикрыли бы ваше отсутствие. Вы могли добраться сюда, дожидаться его здесь и изучить город от и до. Наверно, вы хотели избить его, а вместо этого застрелили. Вы могли отвезти его в Маунт-Иду, оставить там, вернуться на вокзал, дождаться ближайшего воинского эшелона и отправиться дальше на Гуадалканал, и кто узнал бы о том, что случилось? Это так и было,
— Я же говорил, что ты хороший коп, так ведь? — откликнулся Эрл.
— Ответьте мне, мистер Эрл. Мистер Ди-Эй оставил бы это, как какое-то забытое старое дело, но я должен знать. Я расследовал это. Я не могу выкинуть это из головы. Меня просто убивает предположение, что вы сделали такую вещь, но я не смогу смотреть на себя в зеркало, если не узнаю правду.
— Забавный был бы конец, правда? Пережить Тихий океан, пережить все это и получить в итоге электрический стул, потому что некий молодой коп оказался гением и сумел во всем разобраться!
— Бывают такие люди, которых следует убивать. У меня нет в этом никакого сомнения. Ваш отец был одним из таких людей, вот что я скажу. Я видел фотографии этого мальчика. Я даже не уверен, что вы поступили неправильно. Но я должен знать. Обязан.
Упоминание о его брате поразило Эрла, словно удар в лицо.
— Ты прав, — сказал он. — Бывают такие люди, которые заслуживают быть убитыми. И ты довольно верно все вычислил.
Он глубоко вздохнул.
— Я расскажу тебе это один раз и никогда больше не буду говорить об этом. Я никогда не отвечу ни на один вопрос об этом, и тебе решать, верить мне или нет, хотя к этому времени ты должен был понять, что у меня нет привычки врать. Но когда Ди-Эй спросил меня, откуда я все знаю о городе, я ему солгал. Сказал, что никогда здесь не был.
— Я верю вам, мистер Эрл.
Эрл затянулся и выпустил прямо перед собой синее облачко дыма. Вокруг суетились пассажиры, орали дети, матери кричали на них, отцы курили трубки, путешественники читали газеты, полицейские продолжали следить за своими поднадзорными. Это была Америка, такая, какой ее привыкли считать.
Эрл вздохнул.
— Я действительно решил поквитаться с этим старым ублюдком. Мне казалось неправильным уехать и позволить ему вести прежнюю жизнь, когда оба его сына будут мертвы по той ли поганой причине или по другой. Мой старшина согласился прикрыть самоволку. Я проехал зайцем в поезде до Литл-Рока и пробыл в Хот-Спрингсе четыре дня. И наилучшим образом вернулся в Пендлтон. Старшина меня понял. Он был отличным человеком. Он не смог выбраться с Гуадалканала, но он был хорошим человеком.
— Я все понял правильно?
— По большей части. Ты ошибся лишь в одной вещи.
Юноша молча смотрел на него.
— Все было так, как ты говоришь. Я изучил город, я узнал все казино, и наконец я нашел его, хочешь верь, хочешь нет, в «Подкове». «Белмонт» был для него слишком шикарным. Я знал, что из себя представляет холм позади «Белмонта», потому что могу в деталях прочесть любую чертову карту, вот и все. Но я шел за моим отцом от заведения к заведению, от притона к притону. Была ночь субботы, и я собирался выждать, пока народу не станет поменьше, а потом подойти к нему и измордовать. Я хотел, чтобы он почувствовал на себе, каково это, когда тебя жестоко избивают. Его не били ни разу в жизни, но этой ночью я поклялся себе хорошенько встряхнуть его поганые мозги.
Паровоз свистнул. Пора было садиться.
— Шел бы ты лучше в вагон, — сказал Эрл.
— Я не уйду, пока не услышу все до конца.
— В таком случае я постараюсь закончить побыстрее. Ты уверен, что хочешь все это знать?
— Да, сэр.
— Что ж, тогда слушай дальше. Старик в конце концов забрел в заведение в самом конце Сентрал. Простой публичный дом самого низкого пошиба, даже без названия. Я прошел немного дальше и стал ждать. Я жду. И жду уже черт-те сколько времени. Я видел, как он поставил свой автомобиль, видел, как он входил туда, и это все. Наконец, уже около четырех, я вхожу туда. Там творится что-то странное, но я не сразу обратил на это внимание. Везде темно, и шлюхи кажутся чем-то сильно взволнованными. Это был публичный дом из тех, в которые забегают, самое большее, на полчаса, — темный, дрянной, паршивый. Никого нигде, только несколько шлюх сидят в небольшой комнатушке и, должен сказать, все испуганы. Сильно испуганы, почти в шоке. Я спрашиваю: «Вы не видели старика?» Я их спрашиваю, а они чуть ли не бросаются наутек, словно не могут сообразить, что за чертовщина здесь происходит. Действительно, настоящая чертовщина. Я иду наверх. Одну за другой открываю двери. Это не сильно отличается от «Мэри-Джейн». В общем, в нескольких комнатах я нахожу других шлюх, некоторые из них пьяные, некоторые накурились травки, и я пытаюсь понять, что, черт возьми, здесь творится. Наконец я добираюсь до последней двери. Отец должен находиться там, больше негде. Я толкаю дверь и готовлюсь защищать свою жизнь, потому что он был здоровенным и чертовски крутым сукиным сыном и ни в коем случае не стал бы стоять спокойно, пока старший сын хлещет его ремнем по заднице. Но он лежит там в углу, а шлюшка рыдает в голос, и косметика вся размазана по лицу, и больше ничего. Я трогаю отца. Он не мертв, но близок к тому. «Отец», — говорю я. Он открывает глаза, хватает меня за руку и узнает мой голос. «Эрл, — говорит
— А что это за долина?
— Хендерсон, я даже представить себе не могу. Возможно, он имел в виду «долину теней», кроме этого я ничего не смог придумать. В общем, он меня озадачил на много лет.
— Продолжайте.
— Ладно, я смотрю и вижу, что в него стреляли. Выстрел выше сердца. Пулька, судя по всему, небольшая, потому что крови очень немного. «Что случилось?» — спрашиваю шлюшку, а она говорит: «Ах-ах, бедный мистер Чарльз, они набросились на него. Они схватили его, и когда он вытащил свой маленький пистолетик, они отобрали его у мистера Чарльза и выстрелили из него мистеру Чарльзу прямо в сердце. Они пришли, чтобы убить его, вот и убили». Шлюха рыдает, аж стекла дрожат, мол, мистер Чарльз такой хороший и добрый, он заботился о нас, ну и все такое. Я спрашиваю: «Кто это сделал?» — «Они сделали, — отвечает. — Гангстеры. Застрелили его из его собственного оружия и сказали мне, что, если я закричу, они убьют меня и всех девочек в доме». А он кричит: «Забери меня отсюда! Я умираю, о Боже, я умираю, но сын, ради Иисуса, пожалуйста, забери меня из дома греха». Я так и сделал. Пришел, чтобы избить человека и вколотить в него страх Божий, а вместо этого тащу его со второго этажа, а он плачет и рассказывает мне, какой я хороший сын и так далее, какой я замечательный и как он мною гордится. Все всегда происходит не так, как ты рассчитываешь. Ты понимаешь, что я имею в виду? Я был достаточно силен, чтобы нести его. Но я не хотел выходить на улицу, и бордельмаман провела меня в подвал, а оттуда выпустила через большую дверь. Таким образом я первый раз попал в этот водосток. Я вынес его к той самой трубе. А он все повторял: «Спасибо, сынок, спасибо тебе, спасибо». Я вернулся, нашел его автомобиль, пригнал его на станцию и вынес отца в машину. Но к тому времени он был уже давно мертв. Последние слова, которые я услышал от него, были: «Я был злым человеком и сотворил зло в долине, и оттого произошло очень много зла, и я надеюсь, что Иисус простит меня». Я не хотел, чтобы его нашли там. Я отвез его в Маунт-Иду, уложил в естественной позе и взломал кладовку со спиртным в лавке Тернера. У него в автомобиле лежал «миротворец» — шестизарядный револьвер «кольт» сорок пятого калибра, образца тысяча восемьсот семьдесят третьего года. Я повозился с патронами, чтобы решили, будто тут была перестрелка, запутал следы в пыли, а потом удрал оттуда без дороги. На следующий день я сел на поезд. Через неделю я оказался в Пендлтоне, а еще через четыре месяца на Гуадалканале. Это чистая правда. Я охотился на него, но кто-то меня опередил.
— Иисус... — пробормотал мальчик.
Поезд дернулся.
— А почему они убили вашего отца? — спросил Карло.
— Я так и не смог это выяснить. Кто знает, во что этот человек мог вляпаться? Он был плохим человеком. Он бил и калечил людей, он делал ужасные вещи. Кто-то наконец решил рассчитаться с ним, я так думаю. Прежде, чем это сделал я.
Они поднялись и пошли к поезду. Проводник громко взывал:
— Все в вагоны!
— Может быть, вам поможет одна вещь, — сказал Карло. — Я случайно заметил это, когда просматривал газетные подшивки, и мне показалось, что здесь может быть связь. Но вы ведь знаете об этом ограблении? Когда украли зарплату «Алкоа»?
— Да?
— Оно произошло второго октября сорокового года. Ваш брат умер четвертого октября сорокового. Вам стоит об этом подумать.
— Проклятье! — воскликнул Эрл.
Карло дошел до поезда и, прихрамывая, взобрался в вагон. Эрл еще немного прошел рядом с тронувшимся вагоном, как будто не хотел допустить, чтобы единственный уцелевший во всех тех войнах, которые он вел, остался без его защиты.
— Эрл, а почему вы не захотели, чтобы вашего отца нашли в том публичном доме? Зачем было рисковать? Раскрылось бы и раскрылось, что тут такого?
— Ты так и не понял, Карло. Эти шлюхи, они были не такими, как все другие шлюхи.
Лицо молодого человека, не успевшего еще расстаться с невинностью, нахмурилось в недоумении.
— Они были мальчиками, — выговорил Эрл и, открыв свою последнюю и самую болезненную правду, остановился, провожая взглядом удалявшийся вагон.
52
Она была окторонкой из французского квартала, хорошо поднаторевшей в искусствах, с овальными мудрыми глазами, говорившими о том, что ей знакомы древнейшие навыки. И поэтому она обладала грозовой дикостью негритянской расы, но не имела никаких вульгарных негритянских черт. Она походила на белую девушку особой породы, ее красота была почти утонченной, словно у послушницы монастыря, зато душа оставалась чисто африканской. И еще она оказалась невероятно искусной. Она находила у него такие места, о существовании которых он прежде даже и не догадывался. Она вознесла его на высочайшую вершину, с которой открывался вид на целый мир, и он видел оттуда все в мельчайших деталях, а затем погрузила его в вихрь такой интенсивности, что весь мир со всеми его сложностями исчез, как будто его и не было.