Жарким кровавым летом
Шрифт:
— Миссис Суэггер, ваша матка раскрылась на двенадцать сантиметров. И должна раскрыться еще сантиметра на четыре или пять. Вам нет никакой необходимости терпеть эту боль. Пожалуйста, позвольте дать вам наркоз.
— Нет, — сказала она. — Я хочу видеть моего мужа.
— Мэм, мы пытались, но так и не смогли отыскать его. Мэм, я боюсь, что у нас есть проблемы. Вам было бы гораздо лучше под наркозом.
— Нет. Вы погубите моего ребенка.
Она чувствовала себя совершенно одинокой. Она могла видеть только потолок. Иногда в ее поле зрения вырисовывался доктор, иногда медсестра.
Эти
— У нас с вами действительно есть проблема с ребенком, — сказал доктор. — Может возникнуть необходимость принять решение.
— Спасите ребенка. Спасите моего ребенка! Не повредите моему ребенку!
— Миссис Суэггер, вы сможете иметь других детей. Этот расположен в вашей матке вверх тормашками. Я могу извлечь его, только если сделаю у вас очень большие разрезы, и, если говорить напрямик, у меня нет никаких условий это сделать, я совершенно не уверен, что смогу остановить кровотечение, если оно начнется. Вернее, почти уверен, что не смогу, имея всего двух медсестер и ни одного другого доктора.
— Разве вы не можете пригласить другого доктора? — спросил кто-то, и Джун узнала голос своей подруги Мэри Блантон.
— Миссис Блантон, пожалуйста, вернитесь в коридор! Вам не разрешали входить сюда.
— Сэр, кто-то должен быть с Джун. Я не могу позволить ей в одиночку переносить все это. Милочка, я здесь.
Добрая старушка Мэри! Вот это женщина! Мэри никто не сможет выгнать оттуда, куда она вошла, ну уж нет, сэр! Мэри будет драться, как сто тысяч чертей!
— Спасибо, Мэри, — сказала Джун, почувствовав, как очередная схватка молнией боли пронзила ее внутренности.
— Мэм, здесь нет других докторов. В Форт-Смите есть, в Хот-Спрингсе есть, в Кемп-Шаффи есть, но вы выбрали для того, чтобы рожать, маленькую общественную больницу в Скотт-Каунти, да еще в ночную смену, и я делаю то, что могу. А теперь прошу вас выйти.
— Пожалуйста, позвольте ей остаться, — взмолилась Джун.
— Когда мы заберем вас в родильную, ее туда не пустят. Вы можете быть здесь, мэм, но ничего не трогайте и не мешайте нам.
— Хорошо, сэр.
Доктор шагнул к двери, но передумал и, деликатно взяв Мэри под локоть, вывел ее в коридор.
— Выслушайте меня, — сказал он, — мы попали в очень сложное положение. Эта женщина может умереть. По моему мнению, жизнь ребенка не стоит жизни матери. Женщина может иметь других детей. Она может взять приемного ребенка. Если дойдет до крайности, мне, вероятно, придется убить ребенка и извлекать его из нее по частям. Это может оказаться единственным способом сохранить ей жизнь.
— О боже, — прошептала Мэри. — Она так хочет этого ребенка!
— Где ее муж?
— Мы точно не знаем.
— Подонок. Этот позор белой расы, эти южные горцы...
— Сэр, Эрла Суэггера никто не посмеет назвать позором. Он храбрый человек, был героем войны, а теперь офицер на службе закона, и если его сейчас здесь нет, значит, он где-то рискует своей жизнью, чтобы защитить вас. Знаете, что я вам скажу, сэр: если кто-то ворвется в ваш дом ночью, то молите Бога, чтобы он послал вам и вашим близким не кого-нибудь, а именно Эрла Суэггера. Поэтому мы
— Что ж, это, конечно, прекрасно. Но сейчас приближается время принятия решения, и я не уполномочен принимать такое решение самостоятельно: у меня могут быть крупные неприятности. Если я не погублю ребенка, эта женщина умрет бесполезной, бессмысленной и трагической смертью. Ей потребуется ваша помощь, чтобы решить. Вы должны помочь ей решить. Это лучшее, что вы способны сделать для вашей подруги.
66
Через долину протянулся белый мятущийся занавес дыма.
Оуни не терял надежды на то, что из-за него появится Джонни Испанец и один или двое из его парней. Они выйдут, смеясь, исполненные бодрого грубоватого веселья, счастливые оттого, что им удалось уцелеть и одержать победу.
Но он нисколько не удивился и даже не испытал разочарования, когда перед ним появился совсем другой человек.
Он появился из дыма. Это был высокий мужчина в костюме, с надвинутой по самые глаза шляпой. Он держал в руках автомат «томми» и был глубоко сосредоточен на чем-то.
Оуни не видел никакого смысла в попытке убежать. Он был реалистом. Бежать ему было совершенно некуда, а если бы он попытался спрятаться в лесу, ковбой без труда нашел бы его и выпустил бы ему кишки.
Ему еще пришло в голову, что можно сесть в микроавтобус и попытаться задавить этого человека. Но этот проходимец сразу же заметил бы движение и нашпиговал бы его свинцом из автомата.
Поэтому Оуни остался сидеть на бампере старого фордовского микроавтобуса. Он курил кубинскую сигару и наслаждался днем, хорошим, ясным и нежарким благодаря прохладному ветерку, гулявшему по долине. Солнце было теплым, даже горячим, и на небе не было ни облачка. Вдали горел склон, но огонь истребил всю свою пищу и теперь умирал, оставляя только дотлевающий пепел.
Этот человек, казалось, вышел прямиком из войны. Да, это походило именно на войну: позади него метались клубы дыма, отравлявшего своим зловонием воздух, чернел обгорелый склон. Где-то там остались трупы. Пять трупов. Он прикончил Джонни Испанца и всю его команду. Никогда никому ничего не удавалось сделать против Джонни, ни федералам, ни полиции разных штатов, ни детективам всех городов Америки, ни шерифам, ни судейским, ни прокурорским. Но этот уложил их всех в открытом бою, один против пяти. Он представлял собой нечто потрясающее.
Ковбой наконец оказался в пределах слышимости.
С некоторой грустью додумывая идею своего последнего гамбита, Оуни поднялся.
— Офицер! — крикнул он. — Я сдаюсь! Я безоружен! Я поеду с вами! Ваша взяла!
Он отступил от автомобиля, снял пиджак и поднял выпрямленные руки над головой. Медленно повернулся кругом, чтобы показать, что на поясе у него не висит никакого оружия. Потом закатал рукава по локоть, чтобы показать, что на предплечьях у него тоже ничего не спрятано.
Серебристый «велодог» он засунул под резинку, натянутую на бицепс левой руки чуть выше локтя. Оуни заранее проделал по внутреннему шву рукава большую дыру, невидимую издалека, чтобы можно было одним движением выхватить револьвер.