Жаркое лето сорок второго
Шрифт:
Сил у оборонявших этот участок советских войск вполне хватало, чтобы дать достойный отпор атаковавшим их подразделениям врага. При помощи гранат, бутылок с КС и противотанковых ружей можно было попытаться отразить удар восьми машин врага, но в рядах прикрывавшей это направление «национальной» дивизии возникла паника. Зная о слабости этой «национальной» дивизии, командарм Черняк постарался убрать её в «тихое место», но, как оказалось, поставил на самое острие вражеской атаки. Попав под огонь всего четырех штурмовых орудий, подразделения 63-й грузинской горнострелковой дивизии дружно обратились в бегство, бросив на произвол судьбы защитников передней линии обороны.
Сминая отчаянное сопротивление советских солдат, немецкие машины смогли увеличить ширину своего прорыва, доведя его до трех километров. В образовавшееся окно немедленно хлынули моторизованные соединения бригады полковника Гроддека. Положение дел мог попытаться спасти полк противотанковой артиллерии, чьи орудия прикрывали направление прорыва, но и здесь судьба улыбнулась Манштейну. Как ни старался генерал Казаков насадить среди армий, обороняющих Крым, требуемый Ставкой стандарт противотанковой обороны, он не был всемогущ. Несмотря на приказ комфронта и неоднократные запросы командующего артиллерии, положение дел на этом участке обороны 44-й армии осталось без изменений. Вместо эшелонированной противотанковой обороны орудия батарей подполковника Кудесникова были вытянуты в одну линию. Хорошо расположенные, имевшие пехотное прикрытие, они не смогли справиться с обрушившимся на них бронетанковым кулаком. Успев зажечь всего три танка и одно штурмовое орудие, артиллеристы были раздавлены атаковавшей их в лоб армадой немцев.
Куда успешнее действовали два танка – Т-26 и Т-34, прикрывавшие приморский участок второй линии обороны. Получив серьезные повреждения ходовой части во время предыдущих боев и не подлежа ремонту, они были превращены в огневые точки для компенсации недостатка противотанковой артиллерии. Зарытые в землю по самые башни и хорошо замаскированные от посторонних глаз, танки имели прекрасный обзор, «до самого горизонта» – как говорили бывалые солдаты. Они не сильно пострадали от ударов авиации и обстрела вражеской артиллерией, ровно как и сам боевой рубеж обороны, перенесенный согласно приказу Рокоссовского на четыре километра от своей первоначальной позиции.
Узнав от грузинских беглецов о прорыве врага, командиры обеих машин немедленно связались по радио с командованием, доложили об изменении обстановки, а также свое решение принять бой с превосходящими силами противника. В результате боевого столкновения с врагом продвижение его передовых частей было остановлено ровно на два с половиной часа, так необходимых советскому командованию в этот сложный и непростой день.
Обе машины были уничтожены путем прямого попадания бомб, сброшенных на них специально вызванными по радио «штуками». Только после этого немецкая мотопехота при поддержке штурмовых орудий и легких танков Т-2 смогла сломить сопротивление засевшей в окопах пехоты. Итогом этого сражения стало уничтожение трех бронетранспортеров, четырех бронемашин пехоты, двух штурмовых орудий, а также сорока пяти солдат и офицеров вермахта, не считая многочисленных раненых.
Полностью взломав приморский участок обороны 44-й армии генерала Черняка, наступающие соединения немецких танкистов разделились. Главные силы 22-й дивизии развернулись на север с целью разгрома тылов двух соседних армий, а группа полковника Гроддека вдоль побережья устремилась к Керчи.
Страшный призрак скорого разгрома замаячил над штабом Крымфронта, который с самого начала немецкого наступления потерял связь со штабами армий. Едва успев восстановить нанесенные врагом повреждения, штаб фронта вновь лишился связи в результате мощного артиллерийского обстрела, поддержанного налетом вражеской авиации в лице истребителей «мессершмиттов». Подсчитав потери от первого дня воздушных боев, генерал Кортен решил попридержать «штуки».
Отсутствие в первой половине дня устойчивой связи штаба фронта со штабами армий, а у них – с полками и дивизиями, сыграло свою роль в развитии трагических событий 8 мая. Получая искаженную и недостоверную информацию с передовой, штаб фронта не мог определить место нанесения главного удара Манштейном. Только после того, как в штаб вернулись отправленные им делегаты связи, поступила информация от летчиков, а также предоставил доклад специально посланный к генералу Колганову полковник Бышковец, картина сражения стала проясняться. Вскрылась ошибка штаба фронта, предполагавшего, что свой главный удар противник нанесет по центральному сектору советской обороны. Одновременно с этим стало ясно, что враг прорвал оборонительные рубежи 44-й армии и вышел на оперативный простор.
По самым скромным оценкам, ширина прорыва составляла четыре километра, а глубина – до шести километров. Сразу после получения этих результатов генерал Рокоссовский предпринял экстренные меры для скорейшей ликвидации прорыва и недопущения выхода танкового кулака немцев в тылы 47-й и 51-й армий фронта. Единственной эффективной мерой, по мнению генерала и офицеров его штаба, являлось скорейшее нанесение контрудара в основание прорвавшегося вражеского клина силами двух танковых бригад, имевшихся в распоряжении 47-й армии. Имевшие в своем составе КВ и Т-34, они представляли собой серьезную силу. Организация и руководство контрударом было поручено генерал-майору Казакову, который вечером 8 мая выехал к генералу Колганову. Наступала пора ответного хода.
Глава IV. «Охота на дроф». Миттельшпиль
Сказать, что события наступившего дня огорошили и взволновали Льва Захаровича, значит не сказать ничего. Известие о прорыве Манштейном фронта обрушилось на Мехлиса подобно огромной лавине. Оно его испугало, но не раздавило. Как истинный коммунист, заместитель наркома обороны был готов сражаться с врагом до последней капли крови, но при этом не забывая искоренять притаившуюся по углам измену и наставлять на путь истинный заблудших. Видя очень схожее положение на фронте с положением лета сорок первого года, армейский комиссар был готов действовать в штабе фронта жестко и решительно, но генерал Рокоссовский не позволил ему это сделать. Не позволил не громкими криками и грозной руганью, не угрозами позвонить Сталину или путем прямого физического насилия. Нет, генерал Рокоссовский был одним из немногих советских генералов и маршалов, кто считал любые действия, связанные с унижением человека, открытым хамством, недопустимым для советского военного. Даже краткосрочное нахождение в гостях сначала у Николая Ивановича Ежова, а затем у Лаврентия Павловича Берии не повлияло на потомка польских дворян.
Пойти по привычному пути Льву Мехлису не позволило поведение командующего войсками фронта. Начало боевых действий не застало Рокоссовского в теплой домашней постели, так как с момента перелета хорватского летчика он постоянно находился в штабе. Едва потеряв связь с армиями, командующий не впал в панику, как впадали в неё многочисленные командиры, на которых петлицы с большими звездами и штаны с красными лампасами находились по большому недоразумению. Не выказывая ни малейшего признака страха, он стал требовать её восстановления всеми доступными способами. При этом он не был растерян или не кричал истерично, требуя от подчиненных исправить положение дел. За время нахождения в войсках Мехлис много насмотрелся на подобных персонажей, которые могли только требовать и угрожать. В отличие от них, генерал Рокоссовский давал конкретные поручения, пояснял, как их следует выполнить, и требовательно следил за их исполнением.
Слушая его командный голос, видя его уверенное поведение, трудно было усомниться в том, что этот человек не только знает, как справиться с этой трудностью, но и обязательно сделает это. В действиях комфронта не было ни малейшего признака суетливости, неуверенности в своих действиях и прочих элементов нервозности, наличие которых позволило бы Мехлису начать командовать делами штаба. Соблазн был огромный, но армкомиссар не поддался этому пагубному искушению. Все, что он мог позволить себе в данной ситуации – это громкие наставления порученцам, грозные окрики нерадивым командирам, без дела оказавшимся в штабе фронта, и гневное потрясание черной шапкой волос.