Жаркое рождество в Дубае
Шрифт:
А перебросивший обезумевшую от горя Фади через седло черный всадник несся обратно – к выходу из ущелья. Он торжествовал победу и крепко сжимал мягкое теплое тело своей добычи. Пытаясь освободиться, девушка билась, царапалась, кусалась, но как степной орел не обращает внимания на конвульсии схваченного когтями зайца, так и добившийся своей цели Самир не замечал отчаянного сопротивления жертвы. У нее не было шансов вырваться из сильных рук похитителя.
В отчаянии Фади исхитрилась вытащить из-за пояса похитителя его замечательный кинжал знаменитого мастера Абдул Хазиза и вонзила острый голубоватый клинок себе под левую грудь. Холодная сталь легко пронзила горячее,
Возбужденный совершенным и мыслями о предстоящем, Самир не расслышал последнего стона, слетевшего с нежных губ молодой вдовы. Только уже в устье ущелья он понял, что добыча перестала биться, обмякла, и жизнь больше не наполняет ее великолепное тело. Перевернув пленницу, он уперся непонимающим взглядом в отделанную золотом рукоять кинжала, торчащую из груди прекрасной невольницы. В ярости Самир спрыгнул с коня и вознес к небу невиданную хулу на Всевышнего, ругаясь черными словами и призывая на помощь шайтана.
И тут же сверху посыпались камни – вначале мелкие, потом покрупнее, потом, вздымая пыль, покатились огромные валуны, и, наконец, стали рушиться скалы, засыпая ущелье и погребая злодея под многотонной массой скальных пород… Стоял такой треск и гром, что в пустыне начали разбегаться тушканчики и ящерицы, а облака пыли заволокли небо, закрыв звезды и острый, как клинок сабли, молодой месяц.
С тех пор дорога через Черное ущелье упирается в завал: короткий путь с побережья на равнину перестал существовать. Больше не шли по каменистому дну ущелья торговые караваны, а люди, искавшие в Черных скалах медь, стали видеть черного всадника, который появлялся и на крутых склонах, и на неприступных вершинах… Его трубный голос вселял ужас в сердца случайных путников, а некоторых из них находили убитыми, причем одним и тем же способом: отсеченные голова и рука, выпущенная в глаз пуля… Всегда в правый глаз!
Постепенно желающих побывать в ущелье становилось все меньше, и оно обезлюдело на века. А молва окрестила его ущельем Черного бедуина…
Ахмед замолчал, и я перенесся из жуткого и кровавого мира средневековья в цивилизованную современность. Приятно горчил кофе с кардамоном, аккуратный официант, скорее всего индус, принес счет. Расплатился я, как и положено в таких случаях. Тем более что рассказчиком Ахмед был хорошим.
Эль-Фуджэйра – обычный эмиратский город. Выглядит он значительно скромнее, чем Дубаи или Абу-Даби, но гораздо помпезней, чем мой родной Тиходонск, Саратов или любой другой российский областной центр. Здесь нет потрясающих воображение шикарных небоскребов, поменьше зелени, не видно вызывающе журчащих фонтанов и голубых бассейнов, но зато много красивых пяти-девятиэтажных зданий с зеркальными и тонированными стеклами, хорошие дороги, изобилие мечетей и минаретов, богатых магазинов, уличных кафе. Бросается в глаза почти полное отсутствие туристов – за столиками пьют кофе, колу и курят кальяны арабы в национальных нарядах, причем не только белого, но и желтого цвета. Тротуары пустынны, людей в европейской одежде очень мало. Ярко светит солнце, жарко.
Мы оставили машину на платной парковке и по неширокой улице вышли на небольшую площадь, окруженную довольно мрачными домами. Темные фасады, закрытые деревянными ставнями-жалюзи узкие окна, напоминающие бойницы осажденной крепости. Справа тянулся двухметровый забор, за которым пряталось двухэтажное здание вообще без окон. Зловещим, угнетающим видом оно было похоже на крематорий. Или в лучшем случае – на тюрьму.
Здесь, к моему удивлению, оказалось многолюдно:
– Надо подождать, Саид скоро освободится, – извиняющимся тоном сказал Анри, и я покладисто кивнул головой: дескать, конечно, подождем, сколько надо, какие проблемы, мы же никуда не торопимся!
Оператор должен быть максимально приятным для агента. Разумеется, до тех пор, пока это не вредит делу. А лучший и самый легкий способ расположить к себе человека – во всем соглашаться с ним, не ставить его в неудобное положение и не задавать неприятных вопросов. Например, таких, какой вертелся у меня на языке: «Зачем служащему сотовой компании пистолет?» На редкость бестактный вопрос, надо сказать!
Черные ворота в серой бетонной стене, залязгав разболтанным механизмом, откатились в сторону, и на площадь вышли пять человек в национальной одежде. Один был без головного платка и со скованными за спиной руками. Его держали под локти два рослых охранника с автоматами Калашникова поперек груди. Современное автоматическое оружие диссонировало с древней одеждой жителей пустыни, как будто перепутались разные исторические эпохи. Похоже на ошибку реквизиторов при съемке кинофильма, но здесь не было ни камеры, ни оператора, ни реквизиторов, ни режиссера – только зрители.
Сзади шел высокий араб лет сорока, а чуть за ним скромно держался юноша со свернутым в рулон ковриком, который был намотан на какой-то стержень.
– Это Саид! – обрадованно сказал Анри. – А сзади – его сын Мухаммед!
– Очень приятно, – как можно любезней ответил я и приветливо улыбнулся. – Твой брат очень симпатичный, и сын на него похож.
Охранник, подчиняясь гортанной команде Саида, снял сарестованного наручники, и тот, опустившись на колени, принялся молиться, при поклонах утыкаясь лбом прямо в асфальт. Ему было лет двадцать пять, смуглое лицо побледнело, черты заострились. На нем лежала печать смерти!
Я перестал улыбаться. Неужели это приготовление к казни? Не может быть! Где эшафот, где бой барабанов, где подобающая случаю торжественность? Какая-то совершенно обыденная процедура, наверное, провинившийся попросит прощения у собравшихся здесь людей, и этим все закончится… Я скосил глаза на Анри. Он смотрел на брата с племянником и умильно улыбался.
Мухаммед раскатал коврик чуть в стороне от молящегося, а «стержень» передал Саиду. Это оказался никакой не стержень, а кривая арабская сабля, тусклый блеск которой не оставлял сомнений в конечной цели происходящего. Мне захотелось уйти. Конечно, я видел, как убивали людей, да и самому приходилось это делать, но никогда это не выполнялось столь демонстративно, расчетливо и хладнокровно. К тому же мне никогда не нравились убийства, как бы их ни называли…
Если бы я знал, в чем состоит замечательная работа Саида, то лучше под благовидным предлогом подождал бы в каком-нибудь кафе… Но уйти сейчас – значит оскорбить чувства Ахмеда и проявить неуважение к его брату. Оператор не может себе такого позволить. Я незаметно вздохнул.
Молитва закончилась. Держа саблю в левой руке, Саид принял у сына листок бумаги и принялся громко читать. В мертвой тишине замершей площади отчетливо слышалось каждое слово. Я разобрал, что вина приговоренного состоит в убийстве.