Жди меня

Воронин Андрей Николаевич

– Ну, навроде пропуска, что ли... А то как бы мне батогов не получить за то, что вас самовольно бросил. После-то, конечно, разберутся, да батоги-то уж при мне будут!

– Однако, – не в силах сдержать улыбку, сказала княжна, вынимая из ящика бюро бумагу и чернильницу. – Французов ты, выходит, не боишься, а батогов испугался?

Солдат ничего на это не ответил, но княжне показалось, что он заметно поугрюмел, и она поняла, что ее шутка была не совсем уместной. Смущенно отведя глаза от коричневого усатого лица, она обмакнула перо в чернильницу и, подумав минуту, стала быстро писать.

“Рядовой Литовского

пехотного полка Матвей Ложкарев, – писала она, – будучи посланным со мной, княжной Вязмитиновой, в качестве сопровождающего, обязанности свои выполнил целиком и превыше всяческих похвал. При сем им было высказано весьма похвальное рвение вернуться в строй, дабы принять участие в боевых действиях противу неприятеля, каковое рвение я нахожу достойным великого уважения. Не нуждаясь более в услугах вышеозначенного рядового Матвея Ложкарева и поступая сообразно высказанной им просьбе, я отпускаю его от себя и прошу не чинить ему препятствий при возвращении в полк и не взыскивать с него за оставление моей особы, каковое произошло с моего добровольного согласия”.

Она поставила разборчивую подпись и протянула бумагу солдату.

– Хочешь прочесть? Может быть, я что-нибудь забыла или неправильно написала...

– Виноват, ваше сиятельство, грамоте не обучен.

Княжна прочла записку вслух.

– Так хорошо? – спросила она, искренне обеспокоенная тем, чтобы сделать все как надо.

– Лучше некуда, – улыбаясь во весь рот, ответил солдат и, приняв записку, бережно запрятал ее за пазуху. – Премного вам благодарен. Благослови вас господь, барышня. Прощайте.

– Погоди, Матвей Петрович, – остановила его княжна. – Надо бы тебя наградить, да денег у меня ни копейки... Может, саблю возьмешь или пистолет?

– Нам такое оружие не положено, – возразил солдат. – Да и ударить таким боязно: а ну как сломаешь? Нам со своим сподручнее. Благодарствуйте, барышня, нам и так, без награды, хорошо.

– Может быть, трубку? Или табаку? – нашлась княжна. – Здесь должен быть хороший табак, тебе понравится. Не хочешь награды – возьми просто так, на память.

– Табачок – это дело другое, – согласился солдат. – Да и трубочка хорошая солдату не помеха. Тем более, если на память, от души... Благодарствуйте, ваше сиятельство.

Перед тем, как выйти за дверь, Матвей Ложкарев задержался на пороге.

– Вы приглядывайте за мужиками-то, ваше сиятельство, – сказал он, понизив голос. – Уж больно рожи у них подлые. Не люблю я дворовых, холуи они все, дармоеды, одна подлость на уме. Эх, кабы душа так не горела, разве я бы вас на них оставил! Вы не бойтесь ничего, а только ухо держите востро. Чуть что, прикрикните на них построже, они и присмиреют, я эту породу знаю.

– Спасибо, Матвей Петрович, – сказала княжна. – Ступай, обо мне не тревожься. Я не боюсь.

Это была правда: она и в самом деле не боялась. Впрочем, сказанные Ложкаревым на прощание слова занозой засели у княжны в памяти. Раньше, до прихода французов, а точнее, до смерти деда, с которой, собственно, и начались ее злоключения, княжне даже в голову не приходило, что к крестьянам и дворовым людям можно относиться с опаской. Однако за те две недели, что она провела, играя в жмурки со смертью в смоленских лесах, княжна Вязмитинова пересмотрела большинство своих прежних взглядов и более не полагала землепашцев безобидными существами,

которые всегда рады услужить господам и не мыслят себе жизни, отличной от той, которую они вели на протяжении столетий. Более того, в свои шестнадцать лет юная княжна уже успела постичь, что даже самое доброе отношение к человеку не всегда оплачивается той же монетой. За все время ее одиноких странствий ее не единожды пытались убить, и только один раз смертельная угроза исходила со стороны французов. О других случаях, когда она находилась на волосок от смерти благодаря усилиям обосновавшихся в лесной чаще крестьян, княжна старалась забыть, но они упорно не выходили у нее из головы, так что предупреждение солдата стало зерном, упавшим на весьма благодатную, заранее подготовленную почву.

Проводив Ложкарева, княжна подошла к окну и, осторожно отодвинув тяжелую занавеску, выглянула во двор. Дворовые князя Зеленского лениво отирались у ворот, подпирая плечами каменный забор, и о чем-то беседовали с бледным, скверно одетым человеком в картузе мастерового, который стоял в проеме открытой калитки, не входя, впрочем, во двор. Подпоясанный лохматой веревкой синий кафтан этого незнакомца странно и очень подозрительно оттопыривался на животе, и, даже глядя через весь двор со второго этажа, княжна заметила, как нехорошо бегают у него глаза. За разговором все трое собеседников время от времени бросали быстрые вороватые взгляды на дом, но княжну никто из них не заметил.

Вскоре незнакомец ушел. Один из дворовых запер за ним калитку и, еще раз оглянувшись на окна, вслед за своим товарищем удалился в сторону людской. Княжна опустила занавеску и вернулась за стол.

Появление подозрительного незнакомца и странное поведение слуг заставили ее насторожиться. Время было смутное, и многие люди, поддавшись искушению легкой наживы, утрачивали человеческий облик. Княжна не понаслышке знала, что такое грабители и мародеры; Москва же, изменившись почти до неузнаваемости за время ее отсутствия, теперь, похоже, сделалась местом, отменно подходящим для подобного сорта людей.

“Что им от меня нужно? – думала она, безотчетно вертя в руках одну из дедовских трубок. – Чего они хотят? Ведь у меня ничего нет – ни денег, ни драгоценностей... Впрочем, не надо быть наивной! – мысленно прикрикнула она на себя. – Такие рассуждения были бы под стать Лизочке Зеленской или одной из ее безмозглых сестриц. Кстати, очень жаль, что их не было при моем разговоре с этим солдатом. Вот бы поглядеть, как вытянутся их овечьи физиономии! Уж если их шокировало то, что я им рассказала, то наша беседа с Матвеем Ложкаревым наверняка заставила бы их грянуться в обморок!”

Она представила себе, как три дородные княжны одна за другой, принимая томные позы, падают в обморок, крест-накрест укладываясь друг на друга посреди комнаты, и невольно прыснула в кулак. Мария Андреевна попыталась взять себя в руки, но воображение у нее не ко времени разыгралось, и перед ее мысленным взором предстала сама княгиня Аграфена Антоновна, которая, картинно всплеснув руками, с грохотом рухнула на пол рядом со своими лежащими без чувств дочерьми. Когда воображаемая картина дополнилась бестолково суетящимся вокруг этой кучи, похожим на воробья-переростка князем Зеленским, княжна Мария не выдержала и разразилась совершенно неприличным девчоночьим хохотом.