Желание
Шрифт:
Ха! Вот это было сильно. Я не могла вспомнить никого, чьи проблемы были бы страшнее, чем мои. А потом я посмотрела на Говарда, на его серьезно сдвинутые брови и глаза, полные неподдельного беспокойства, и, не успев опомниться, уже стала выливать их на него. Я рассказала, что мне хотелось бы, чтобы Склока не сидел в тюрьме. О том, как мы с ним раньше играли в покер, смотрели «Колесо Фортуны» и ели макароны с сыром на завтрак. Я рассказала, как мне стало страшно, когда я увидела маму рыдающей в подушку в своей темной спальне, которой было уже все равно, выстирала ли я одежду и пошла ли в итоге школу. Я рассказала,
Когда я закончила, тишина окутала нас, приятная и легкая, как вуаль. Солнце опускалось все ниже, садясь за горы вдалеке, а воздух становился прохладнее.
На минуту показалось, что Говард смутился от всего того, что я ему поведала, и я не знала, что сказать. Я начала думать, что не стоило делиться с ним всеми своими проблемами вот так. Но потом он посмотрел на меня очень внимательно:
– Хочешь совет?
– Мм… конечно, думаю, да, – сказала я.
– Ты не можешь ничего поделать со Склокой и со всеми, кто остался там, в Райли, но ты можешь исправить то, что сделала Берте.
Я решила, что он прав. Я не могу изменить того, что стало с моей семьей, но я могу попробовать сделать что-то правильное по отношению к Берте. Я встала и отряхнула грязь с шорт, а потом мне с трудом удалось поверить своим глазам. Прямо тут, у кромки леса, стоял тот черно-коричневый пес с висячими ушами!
Я приложила палец к губам со звуком «Ш-ш-ш-ш».
Пес смотрел на меня, его голова была склонена набок.
– Не двигайся, – прошептала я Говарду.
Я сделала один плавный шажок навстречу собаке, и знаете, что? Он завилял хвостом! Вильнул всего два разочка. Я ему понравилась.
– Эй, дружок. – Я сделала второй шаг.
Потом, хотите – верьте, хотите – нет, из-за угла с диким ревом выскочила машина и промчалась мимо нас, а собака опять стремглав убежала в лес.
Я топнула ногой:
– Черт!
Я уже почти забыла, что рядом был Говард, когда он пробормотал:
– Я видел эту собаку раньше.
– Она моя, – заявила я.
– Правда?
– Ну, будет моей.
– Могу поспорить, у пса куча блох. А еще он паршивый. Бродячие псы всегда паршивые.
– И что? Его зовут Косточка.
Когда я это произнесла, то почувствовала, что все правильно. Косточка. Это было идеальное имя для моей собаки.
– Я хочу его поймать, – сказала я. – А потом я вымою бедолагу, выведу всех блох, научу его делать трюки и разрешу ему спать со мной в кровати.
– Я помогу тебе, – твердо произнес Говард, поднимая велосипед из травы.
– Правда?
– Конечно.
Внезапно Говард показался мне совсем другим. Он уже не казался назойливым мальчиком вверх-вниз, изводившим меня до полусмерти разговорами о том, что он мой Друг по Рюкзаку. Теперь он стал кем-то, кто был добр ко мне. Кем-то, с кем я поделилась проблемами.
Я смотрела, как он садится на велосипед и крутит педали, направляясь к своему дому. Затем я прокричала: «Пока, Косточка» – в направлении леса, а потом поторопилась домой, чтобы исправить то, что натворила с Бертой.
Семь
Когда я дошла до дома, уже начало темнеть. Старая колымага Гаса, на которой он ездил в город, стояла на дорожке, а запах соуса для спагетти разносился из-за двери.
Ноги налились свинцом, пока я шагала через двор к дому. Больше всего на свете я хотела просто вернуться в свою комнату и притвориться, что этого дня никогда не было.
Но я этого не сделала.
Я переставляла свинцовые ноги до тех пор, пока не добралась до заднего крыльца, где сидели Гас и Берта, созерцая вид на горы.
– Привет, – сказала я, и мой голос звучал как у расплакавшегося ребенка. Я не отрывала глаз от покрытого листьями пола на крыльце.
– О, привет, – отозвался Гас.
Я не могла посмотреть на Берту, но ее молчание невыносимо на меня давило. Я уселась и начала изучать побледневшие звездочки и сердечки у себя на руке. Откуда-то далеко снизу, из леса, послышалось кваканье жабы, посылающей свой гортанный зов отражаться эхом в холодном вечернем воздухе.
Я сосчитала в голове до трех и… сказала это:
– Мне жаль, Берта.
А потом я сделала кое-что, что, как я всегда считала, ни в коем случае не сделаю.
Я заплакала.
И клянусь, я не могла остановиться, как сильно мне этого ни хотелось.
А самое худшее было то, что я не сумела заставить себя сказать Берте все те вещи, которые отрепетировала у себя в голове. О том, что я совсем не хотела кричать на нее. И что я вовсе не ненавижу этот дом, крепящийся к горе, с созвездием Пегаса, сияющим над крыльцом. Что те консервные банки меня ничуточки не беспокоят. И особенно о том, как я люблю Золушку, потому что… ну кто же ее не любит?
Но все, что я могла делать, – это плакать. Берта опустилась на одно колено передо мной, а ее теплая рука легла на мою испачканную чернилами ладонь.
– Ты – благословение этого дома, Чарли.
Благословение?
Она не назвала меня злой, жестокой, глупой или виноватой, она назвала меня благословением.
Затем встал Гас и произнес абсолютно по-гасовски:
– Давайте съедим немножко ежевичного пирога перед ужином?
Так мы и сделали.
Мы втроем сидели на крыльце, пока звезды одна за другой зажигались над нами в небе Каролины, и ели ежевичный пирог перед ужином. И когда Берта рассказывала нам историю, как ее подруга Расин врезалась на своей машине прямо во флагшток у почтового отделения, а потом уехала оттуда, как ни в чем не бывало, с дуба, склонившегося над крыльцом, прямо к моим ногам упал желудь.