Железный Густав
Шрифт:
— Мама, — зарыдала Зофи, — запрети этой грубиянке меня оскорблять. Я этого не вынесу…
— Ну, еще бы! Правда-то глаза колет! Зато другим говорить правду ты не стесняешься!
— Нет уж, довольно с меня! — решительно сказала Зофи и утерла слезы рукавом сорочки. — Да и с какой стати! Сегодня же поговорю со старшей сестрой, заберу свои пожитки и вечером перейду к себе в больницу!
— Что это ты вздумала, Зофи! — запричитала мать. — Отец тебе ни за что не позволит! Разве ты не наша дочь? Все
— Держаться друг за друга, чтобы есть друг друга поедом! — в сердцах воскликнула Эва. — Зофи абсолютно права — пусть поскорей уходит! Да и я здесь не задержусь. Каждый думай о себе! Семья, родительская любовь, привязанность к братьям и сестрам — все это пустые слова!
— Не надо так говорить, Эвхен! Все мы любим друг друга…
— Никто никого не любит, — стояла на своем Эва. — Мы терпеть друг друга не можем…
— Не надо так говорить, Эвхен!
— Я этого больше слышать не хочу, — твердо заявила Зофи. — Твои слова показывают, что ты совсем забыла бога — и ты и Эрих. Если ты задумала бежать, так только оттого, что воли захотела, на беспутную жизнь тянет. Я это давно предвидела. И не потому, что каждый день встречаю тебя с новым кавалером под ручку — тьфу, срамница! Я это предвидела, когда ты еще тринадцати лет бегала на ярмарочную площадь и с каждым готова была прокатиться на карусели, стоило пальцем поманить.
— Ты просто завидуешь, Зофи, тебя ведь никто не приглашал!
— Не ссорьтесь, дети!
— И тебя не смущало, что ветер задирает юбку, так что видно кружево от штанишек!
— Да это же самый смак!
— О боже, дети, помогите же! — зарыдала мать. — Вы только послушайте, отец убивает Эриха…
— Что, аль проспал хозяин? — осведомился старший конюх Рабаузе. Он забрался на фуражный ларь и постукивал о его стенку деревянными башмаками. — Пора корм задавать…
Два десятка лошадей повернули головы ко входившему Отто и тихо, призывно заржали. Но они знали своего господина, Даятеля Благ, и не возлагали надежд на Отто. Разочарованно отвернув головы, они продолжали шарить в соломе, побрякивая недоуздками, и только Сивка еще усерднее забила копытом.
— Сейчас придет, — ответил Отто, садясь рядом с Рабаузе. — Он давно встал.
— Что это он сегодня Сивку забыл покормить? — удивился Рабаузе. — Хозяин все об ней старается. — Он рассмеялся. — Думает, я не знаю, а я его уловку давно раскусил.
— Не наша это печаль, Рабаузе, — сказал Отто. — Лошади отцовы, и корм отцов — пусть делает, что хочет.
— А я разве что говорю, Оттохен? — возразил старый конюх. — Я только сказал, что он кормит ее потайности — и тут уж меня не собьешь. У хозяина свои любимцы, хоть он и уверяет, будто справедливее его на свете
— Меня это не касается, — сказал Отто уклончиво. — Я делаю, что отец велит.
— Так я про то и говорю, Оттохен, — ухмыльнулся старик. — Ты-то ведь тоже не ходишь у него в любимцах.
С минуту оба молча сидели на ларе. Потом Рабаузе кашлянул и толкнул Отто в бок.
— Манок ты мне вырезал?
— Не успел еще. Я ведь не во всякое время могу этим заниматься. Отец мне напрочь запретил.
— Уж ты для меня постарайся, — попросил Рабаузе. — Пускай это будет Аяксова морда — я на нем семь лет проездил, сам знаешь, — с вызвездью на лбу.
— Сделаю, — сказал Отто. — Вот только выберу время.
— Видишь, Отто, опять ты забыл мне напомнить, чтобы я тебе не тыкал. Отец ведь мне настрого запретил.
— Я не забыл, мне просто неприятно все время напоминать.
— Вот то-то и оно, — с чувством отозвался Рабаузе. — Кабы вы сами желали, чтоб я вам «вы» говорил, я бы уж как-нибудь запомнил. Но ты ведь этого не хочешь.
— Опять вы сказали «ты», Рабаузе!
— Вот видишь! Отец, конечно, прав, — не годится, чтобы старший конюх хозяйскому сыну тыкал. Тебе уже не десять лет, как когда як вам поступал, а все двадцать пять…
— Двадцать четыре.
— Ну, двадцать четыре. — И Рабаузе задумчиво постучал башмаками о стенку ларя. — Двадцать четыре! Как бы тебя опять не забрали в солдаты…
— Уж с этим-то я покончил. Одного раза хватит.
— А если война, а?
— Какая там еще война!
— А ты читал вчера экстренные выпуски? Сербы, слышь, убили австрийского кронпринца! Теперь непременно воевать будем.
— Какое нам дело до сербов! Где они хоть живут?
— Этого я и сам не знаю, Оттохен! Будто где-то на юге… — И Рабаузе неопределенно махнул рукой в сторону конюшни.
— Видите! Какая уж там война! Снова помолчали.
— Если хозяин сейчас не придет… — опять затревожился Рабаузе, — мне надо лошадей кормить. Извозчики должны выехать минута в минуту. Пошел бы поглядел, Оттохен!
— Отец сказал, что сейчас придет.
— Я и сам его позову, Оттохен, если ты боишься.
— Не советую, Рабаузе, отец вот-вот должен прийти.
— Что у вас там? Или опять бушует? Отто кивнул.
— Снова-здорово, с утра пораньше! По какому же случаю?
— Да ничего особенного…
— Поди в кухне горшок не на месте стоял? Больно горяч хозяин — ни себя, ни других не жалеет! Тебя, Оттохен, он совсем замордовал.
— Не беда, на сколько-то меня еще хватит. А хорошо бы в самом деле война, по крайней мере из дому вырвусь. Мне уж и то охота маленько вздохнуть, не ждать каждую минуту новой трепки.
— В солдатах тоже по головке не гладят, Оттохен!