Железный Хромец
Шрифт:
– Ибрагим, – тихо сказал Захир, не поворачивая к спутнику своего лица.
– Я слушаю, – так же тихо и так же глядя в сторону, отвечал тот.
– Мы сейчас расстанемся с тобой. Они подозревают нас, пусть их подозрения окажутся справедливыми.
– Говори яснее.
– Мы воры, Ибрагим.
– Мы во… воры?
– Ты пойдешь налево, я пойду направо. Ты украдешь кошелек, и я украду кошелек.
– Понимаю.
– Сделаем так, чтобы нас поймали. Поймали стражники.
– Но нам отрубят руку.
– Ты хочешь, чтобы нам отрубили голову?
Через некоторое время почти в один и тот же момент
Стащив горсть золотых монет из-под носа менялы, Захир бросился бежать, петляя между арбами, ишаками и базарными зеваками. Ни первые, ни вторые, ни даже третьи не спешили его хватать. Истошно, по-бабьи, вопил меняла, расцарапывая щеки крашеными ногтями. На его крик явились стражники. Узнав о краже, они неохотно затрусили вслед за дерзким похитителем.
Захир бежал как олень, и ленивцам в синих халатах нипочем бы его не догнать, когда бы у них не было особого средства. Один из стражников снял с плеча лук, вынул из колчана стрелу – конец ее был обмотан дратвой, при воспламенении дающей много дыма. На углях в мангале первого уличного торговца он эту дратву воспламенил, и через мгновение в небо взмыла нещадно дымящая стрела. Это был знак стражникам, стоящим у базарных ворот. Они тут же стали запирать высокие скрипучие створки.
Еще некоторое время Захир бегал по торговым рядам, пиная ни в чем не виноватые кувшины и переворачивая арбы с горами дынь. Наконец возмущенные его дерзким и бессмысленным поведением торговцы пришли на помощь стражам порядка, и тогда неумелый ворюга был схвачен.
Гордые собой и своими смелыми действиями, стражники потащили его в зиндан, что находился возле дома базарного смотрителя. Ибрагим уже находился там. Вид у него был не самый лучший. Лицо расцарапано, из носа сочится кровь. Глаза грустные. Захир, напротив, чувствовал огромное облегчение – он считал, что самое страшное позади. Им удалось выкрутиться.
По таким мелким делам, как базарное воровство, с судом не тянули.
Обычно наутро городской кади [25] требовал к себе нарушителей. А городской палач уже пил чай в заднем помещении.
25
Кади – судья.
Захир боялся только одного: что сейчас в базарный зиндан явятся таинственные люди, следившие за ними весь день, и именем правителя уведут их в другой застенок, откуда не унесешь ноги, оставив на память всего лишь кисть левой руки.
Когда наступил вечер и стало понятно, что бояться нечего, Захир пришел в прекрасное расположение духа. Он даже пытался развлечь своего товарища, ибо тот был необъяснимо мрачен и замкнут. «О чем грустить? – не понимал товарища Тимуров нукер. – Пусть отрубят руку. Но ведь мы избавлены от лап настоящих палачей, от мастеров пыточного искусства, и, стало быть, нет опасности, что мы можем впасть в предательство. Разве жизнь наших друзей и великодушных господ не стоит каких-нибудь пяти пальцев?»
Ибрагим не отвечал на эти слова. Наверно, потому, что его сильно избили, когда ловили, решил Захир и стал подгребать под себя гнилую солому, чтобы улечься спать.
И сны ему снились светлые.
Наутро все произошло так, как он себе и представлял. Криворотый кади, похожий на облезшего стервятника, сидя на каменном возвышении в окружении многочисленных засаленных подушек, выслушал менялу, одного из стражников, спросил у преступника, признает ли тот себя виновным, и объявил приговор. В соответствии с повелениями пророка, законами Хорезма и по природной справедливости, отсечь похитителю чужого имущества левую руку по запястье. Если означенный будет замечен в повторном преступлении подобного рода, отсечь руку, не щадя, по локоть.
Захира вывели на тюремный двор, к нему приблизился размякший от чая палач. Показал, куда и как положить ладонь, сверкнул начищенный металл…
Весело засмеялись толкущиеся на тюремном дворе стражники. Одни делали ставки за то, что этот степняк рухнет наземь после экзекуции, другие делали ставки против, утверждая, что он мужчина крепкий и только прижигание может свалить его с ног.
Рядом с плахой на небольшом огне дымился казан с древесной смолой. Палач подошел к нему, вытащил из него деревянную палку и подозвал к себе только что наказанного. Тот, неуверенно переступая ногами, приблизился. Боли он не чувствовал. Его больше занимал вид валяющейся на плахе кисти, чем вид крови, хлещущей из обрубка.
Палач уверенным движением опытного врача прижег ему кровоточащую рану, и только тогда Захир почувствовал страшную, оглушающую боль. В голове его помутилось, он зашатался, но на ногах устоял.
– Ну, иди-иди, – спокойно, почти по-отечески сказал ему палач, кивая в сторону открытых ворот. И Тимуров нукер, пошатываясь, пошел, оставляя ни с чем всех споривших стражников – и тех, кто был за него, и тех, кто был против.
– Если Ибрагим не появится завтра, нам надо сниматься и уходить, – сказал Тимур. Они с Хуссейном сидели в шатре и без всякого удовольствия пили кумыс.
– Ты хочешь сказать, что мой нукер предал нас?!
– Я всего лишь рассуждаю. Их судили в один день, стало быть, Ибрагиму тоже отсекли руку. Всего лишь руку. Захир ждал его в караван-сарае два дня. Ибрагим не появился. Этому может быть два объяснения: или он не выдержал наказания и умер, или…
Хуссейн нахмурил свои густые брови.
– Я знаю Ибрагима с детства, он был самым верным моим нукером.
Тимур перевернул свою чашу дном вверх, показывая этим, что больше кумыса он не хочет.
– Только из уважения к тебе, брат, я не отдал приказа сниматься еще вчера.
За стенами шатра послышался топот копыт – кто-то на полном скаку мчался по становищу. «Братья» молча посмотрели в глаза друг другу.
Закрывавшая вход занавесь была отброшена. Вбежавший тяжело дышал. Это был Хандал, сегодня был его день командовать в северном дозоре.
– Говори! – велел Тимур.
– Конница. Со стороны Хивы.
– Сколько?
– Три сотни. Или четыре.
Краем глаза Тимур увидел, что Хуссейн пристыженно опустил голову. Кажется, теперь уже не оставалось сомнения в том, кто виноват в происходящем, но правителю Балха было все же трудно смириться с мыслью, что наивернейший его слуга оказался подлой собакой. Он схватился за последний аргумент: