Железный посыл
Шрифт:
— Форд-то?
Фокин махнул рукой:
— Скуповат. На овес не допросишься.
Спрашивал я у него и о том, как же это он без малейшего образования остался? Он ответил без объяснений: «Война». Ну, а что до людей с высшим образованием, так ведь с кучерским образованием другого Фокина все равно не найдешь. И сейчас, на погрузке, невооруженным глазом видно было, что за Фокин. Помните, в сказке:
Но дорогой, как на смех,
Кони с ног их сбили всех,
И к Ивану прибежали.
Так и фокинская тройка грузчикам и на арканах не давалась. Но вот он сам свистнул и — «кони пляшут трепака». Это был человек с таким уникальным прирожденным чутьем к своему делу, что «образовывать» его просто нечего.
Следом за тройкой грузили пару призовых рысаков, с которыми ехал известный наездник, любимец публики Вукол Эрастович Р. Называть я его полностью не стану, хотя ничего плохого говорить о нем не собираюсь, но человек он знаете какой…
— Любезный, — окликнул он переводчика, — скажи-ка мне, любезный, ты языками какими владеешь?
Переводчик, по обыкновению своему, вопроса сначала не понял, а потом сказал:
— Английским.
— И это все? — продолжал свои вопросы Вукол Эрастович.
Переводчик опять не сразу понял, но все-таки спустя немного сказал:
— Ну, по-французски, если нужно, смогу, пожалуй, объясниться.
— А немецкий?
— Вот немецкий ни слова не знаю.
Р., услышав это, такое лицо сделал, что переводчик просто всполошился:
— Но английский — свободно, свободно, вы знаете…
— Что ж, английский, — сказал Р., — один английский! В мое время молодые люди все, абсолютно все, языки знали как свои пять пальцев.
Переводчик стал перед ним просто извиняться за свой один только английский язык.
— Ну ничего, что ж делать, — отвечал Р. таким озабоченным тоном, будто языки для нас были главное, будто он сам в Англию отправлялся не на Королевский Приз ехать, а в парламенте речь держать, — ладно, сойдет, как говорится.
Переводчик ожил. Между тем Р. ему сказал:
— Прошу тебя, ты меня очень одолжишь, если попросишь агента — надеюсь, по крайней мере, на это запаса слов у тебя хватит, — чтобы он пива мне в каюту поставил.
Переводчик уж приналег на агента по-свойски, говорил «Шейкс-пир», еще чего-то говорил и в конце концов, видно, перестарался. Пришел к Вуколу Эрастовичу и доложил:
— Агент хочет знать, вам «Гиннес», «Лайт» или «Медиум»?
— Э, друг, — поморщился Р., — тебе самому, кажется, переводчик нужен. Ты и простого человеческого языка понять не можешь. Я же сказал тебе, сказал пи-ва, пива мне! Понял?
— Панове, на борт! Панове! — позвал тут, однако, старпом. — Через минуту отваливаем.
Делая буквально последний шаг по дебаркадеру, я вдруг услышал рядом голос,
— У вас просто настоящий конный ковчег.
Я обернулся и увидел, что это фельдшер, тот самый, что в горах нам дорогу показывал и в столицах не бывал. Он сопровождал лошадей с завода.
— Ну как, посмотрели теперь метро? — спросил я.
— Да нет же, — отвечал он, — от лошадей как же отойдешь. А у вас ковчег: все виды лошадей имеются.
— Па-нове! — еще раз позвали нас с корабля.
В сутолоке мы и не заметили, как оказались в море. Однако не до моря нам было, а впору к берегу вплавь добираться обратно. Доктор документы забыл. Или он их выправить не успел. Короче, лошади наши теперь плыли как беспаспортные. Со временем, конечно, все на торги пришлют, и сейчас он на таможне на своей договориться сумел, а вот что будет, когда в Англии ветосмотр явится и скажет: «Поезжайте домой!»
2
Вас интересует, наверное, как чувствуют себя в море лошади? Но вы бы лучше посмотрели на нас! Все, все полегли до единого: море, едва только покинули мы порт, поднялось дыбом и пошло нас кидать, как игрушку.
— Должно, кто-то из матросов на берегу за ночь не заплатил, — сквозь зубы сказал боцман.
— Как это?
— Да так, примета есть: не заплатил моряк за постой, с него в море взыщется.
— Ох, это не матрос, — сквозь зубы стонал Драгоманов, — это доктор документы забыл.
Серая пелена кругом, седые валы, а внутри, в душе, уж такая муть, что хоть наизнанку выворачивайся. Фокин лег мертвым телом. Он, надо сказать, так до берега британского и не вставал. Он вообще страдал «морской болезнью» на всех видах транспорта, и сухопутных и воздушных. Его мутило в самолете, в автобусе у него кружилась голова.
— А на пролетке, Вася, как же ты сидишь?
Но он только приподнял голову, взглянул на нас глазами затравленной овцы и — ни слова.
Зато Вукол Эрастович не умолкал. Он да переводчик причала, кажется, и не покидали. Шторм, от которого сам пан капитан помрачнел, на них не оказывал ровно никакого воздействия. Вукол Эрастович размышлял вслух, а переводчик не отрываясь просто в рот ему смотрел, ловя каждое слово.
— Былое время, — говорил Вукол Эрастович, — ах, былое время!..
А переводчик в ответ на это вздыхал так, что слышно было даже сквозь рев волн и гул всех четырех дизелей, которые, напрягаясь до последней степени, старались выгрести против осатаневшей стихии.
— Пиво, — вещал Эрастыч, — пиво было такое, что вам уже не пить больше такого. Впрочем, хорошо бы капитан и этого еще нам отпустил. Оно ничего, оно мне на память приносит былое. Похоже на пиво братьев Буренковых.
— Зачем ты эту контру в Англию везешь? — поинтересовался у Драгоманова капитан.