Железо, ржавое железо
Шрифт:
– Давайте присядем, – предложил капитан Айзенауг. Он был небольшого роста, полноватый, одетый по строгой форме, со стеком под мышкой – на солдат это производило особое впечатление. Сняв фуражку, он обнажил обширную не по возрасту лысину.
Они присели на скамейку у кадушки с дождевой водой.
– Ваша жена прислала мне письмо, – сказал доктор, сверкнув толстыми линзами очков, за которыми синели близорукие глаза.
Редж, будто не слыша его слов, продолжал о своем:
– Знаете, весь этот ужас усугубляется полным отсутствием информации. Я хотел бы знать,
– Забудьте об этом. Спишите все на войну. Скорее всего, она разделила участь остальных. К тому же она лишь временно занимала место вашей жены. А ваша жена, – повторил Айзенауг, – прислала мне письмо.
– Вы, конечно, первый ей написали.
– Естественно. Она для вас самый близкий человек и имеет полное право знать, что с вами и где вы находитесь. Она хочет вас навестить. Что вы на это скажете?
– Мне придется начать с извинений. Она-то извиняться не станет.
– А почему она должна извиняться за то, что вы сами себе позволили увидеть? Вам этого видеть не полагалось.
– Что ж, начнем новую жизнь слепыми.
– Ну, это слишком сильно сказано. Для начала закроем глаза на некоторые недоразумения. Жить-то надо или по крайней мере попытаться жить. Il faut tenter de vivre, [62] как сказал французский поэт. Думаю, вам следует ей написать.
62
Надо попробовать жить (фр.).
– Я уже пробовал. Порвал. Похоже, мне стало трудно писать по-английски. Представьте, я написал одно письмо по-русски печатными буквами, как учила меня мать. Мне было страшно его отправлять. Я ведь не знаю точного адреса. Знаю только, что муж у нее в Свердловске. Но я и это письмо разорвал. Нет, не буду я писать. Передайте ей, пусть приезжает.
– Я уже пригласил ее.
Этот разговор состоялся за неделю до приезда моей сестры Ципоры в Крэнфорд-лодж. День выдался дождливый, мокрая листва шумно шелестела на ветру. Женщины, обладающие интуицией, умеют менять облик, когда того требуют обстоятельства. Ципа похудела. Ее средиземноморская округлость сменилась английской угловатостью, подчеркивающей зрелость. Она отрастила волосы. Черные как смоль, они контрастировали с ее красным плащом, и Редж отметил это, когда она откинула капюшон. Он судорожно сглотнул. В руках она держала сумку, когда-то подаренную Реджем. Сильные, уверенные пальцы профессионального музыканта растерянно перебирали складки плаща.
– Ну, вот и я, – сказала она голосом, который ничем не напоминал о юной девушке, поразившей Реджа семь лет назад.
Он запахнул больничный халат, надетый поверх синей пижамы, и поцеловал ее в мокрую щеку. Это был поцелуй не мужа, но брата.
– Ну, вот и я, – эхом отозвался он. – Если хочешь, пойдем выпьем чаю на террасе.
Предложение оказалось неудачным. На террасе, печально глядя на дождь, сидели четверо больных. По радио звучал шлягер «Я иду, куда ведет меня сердца зов». У одного из больных так сильно тряслись руки, что сосед поил его чаем с ложечки. На первый взгляд все они выглядели как контуженые, хотя капитан Айзенауг считал, что причины их недугов следует искать в детстве и сексуальных проблемах.
– Нет, не надо чаю, – попросила Ципа.
Они вернулись в пустую четырехместную палату, и Редж наконец обнял ее.
– Вот так гораздо лучше, – сказала она.
– Они нам здесь внушают, что жизнь только начинается. С Японией покончат уже в этом году. Знаешь, я ведь люблю тебя.
Улыбнувшись, она ответила:
– Я что-то не улавливаю связи.
– Ну, ты и я, мы все-таки муж и жена. Мир, кажется, поумнел, да и мы тоже. У тебя ведь нет никого, правда?
Она заметила, что у него дрожат руки.
– Если честно, было, и немало. Почти со всем оркестром переспала. Надоела мне вся эта музыка. Хочу отдохнуть.
– Все разладилось из-за войны, правда?
– Наверно, из-за войны.
– Меня скоро выпишут. А в ноябре я демобилизуюсь.
– Когда тебя выпишут?
– Скоро. Думаю, я уже поправился.
Он горько расплакался.
– Прости, прости меня, прости, – твердил он, утирая мокрый нос рукавом халата.
– Скверные были времена.
– Ужасные! Но теперь все позади, – и он завыл, задрав голову к потолку.
Она похлопала его по спине, потом прижала к себе. Ее плащ зашуршал.
– Сними ты его к чертовой матери! – продолжая рыдать, выкрикнул он.
– Нелегко вдруг почувствовать себя как дома. Стоит ли себе позволять все сразу?
– Ты можешь позволить себе все, что пожелаешь. Это мне нужно держать себя в рамках дозволенного. Я люблю тебя.
– Ты это уже говорил. Тебе теперь работу искать придется. Надеюсь, тебе хоть часть отпуска оплатят?
– Я могу преподавать испанский. А ты навсегда бросишь оркестр, да?
– Нет, не навсегда. Слишком много сил вложено. Просто мне надо отдохнуть от барабанов и тарелок. Я подумала, может, нам ребеночка завести или что-нибудь в этом роде?
Он улыбнулся сквозь слезы:
– Что-нибудь в этом роде?
– Поселиться где-нибудь в тихом месте. И ребеночка родить.
– Русско-валлийского еврея. Интересная комбинация. Народы всех стран, соединяйтесь! Знаешь, я действительно очень тебя люблю.
– Ну и славно. Любовь – это прекрасно. Теперь я бы не отказалась от чая.
– Наверно, уже остыл.
– Так пусть подогреют. Настаивай. Требуй. Ну и времечко мы пережили.
– Страшнее не придумаешь.
Она наконец сняла свой красный плащ.
Pump [63]
63
Пять (валл).