Желтый металл. Девять этюдов

Иванов Валентин Дмитриевич

— Жаба! — сказала сестра.

Они замолчали. Брат неловко взял девушку под руку:

— Не проговорись маме.

— Ты дурак, Левка!

— Ладно. Я хотел сказать, что он ее брат.

— А твой дядя.

— Я в этом не виноват.

— И мы с мамой тоже.

— Мне он всегда был отвратителен с его разговорами.

— И маме тоже.

Издали показалось бы, что они спорят. Они спустились и пошли к дому.

— Нужно кончать работу.

— Сегодня кончим.

— Как хорошо, что мы это придумали!

— Очень

хорошо!

Пропуская троллейбус, они остановились на площади.

— О чем ты сейчас думаешь? — спросил Лева.

— О папе. Когда его мучили, другие служили фашистам. Такие… — быстро ответила девушка.

— И я думал об этом, — сказал Лева.

Брат и сестра были очень близки, зачастую их мысли совпадали, и они любили совпадения. Отца они не помнили. Для них Исаак Кацман стал символом всего лучшего, всего высокого. О нем они говорили и думали без боли, с гордостью.

— Что он сделал бы на нашем месте? — спросил Лева, когда они вошли в свой двор.

Когда слово «он» произносилось ими с особенной, им понятной интонацией, это значило: отец. В трудных случаях, судя о себе или о других, они умели привлекать «его» и обсуждали, как поступил бы «он».

— Он не задумывался бы и не медлил, — ответила сестра.

— Куда мы пойдем?

— В милицию.

— Да, только не нашего района. Ведь он живет не в Москве. Нужно пойти в главную.

— Да, — согласилась Фаня. — Но завтра я не могу.

— А мне удобно.

— Иди ты в первый раз. Наверное, одного разговора будет им мало. Второй раз мы пойдем вместе.

Они очень энергично работали и все кончили к часу ночи. Мать не заметила ничего необычного в поведении детей.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

С заснеженного таежного аэродрома, обслуживающего местную авиалинию, Нестеров проехал в Сендунское отделение милиции и через два часа задал первый традиционный вопрос арестованному Окуневу Александру Ивановичу:

— Что, в дополнение ранее данных вами показаний, вы имеете сообщить по предъявляемому вам обвинению?

— Ничего, — хмуро и решительно ответил Окунев. — Запишите, что я протестую против незаконного содержания меня под арестом. Обвинения не признаю.

— Не признаете?

— Нет. Эх, — Окунев пошевелил плечами и зло уставился на Нестерова, — знаете, гражданин следователь, встретились бы мы с вами в сторонке, я бы вам… рассказал!..

Нестеров рассмеялся и возразил:

— Ну, Окунев, быть может, и в сторонке вы со мной не справились бы! Вы вот мне лучше объясните, что вы делали в Н-ке? Да, в Н-ке, где вы были в этом году дважды. Сначала двенадцатого августа, а потом шестнадцатого?

Наглое выражение исчезло с лица Окунева, но ответил он без запинки:

— Виделся с братом.

— С каким братом?

— С Гавриилом.

— А что он делает в Н-ке?

— Работает.

— А

зачем ваша жена Антонина Филатовна ездила в Г-ты одиннадцатого августа?

— Я этого не знаю, — запнулся Окунев. — Не знаю, куда она ездила.

— А кто такой Сергиенко?

— Сергиенко?

— Да. Сергиенко.

— Как его зовут? — спросил Окунев, пытаясь сообразить, что следователь знает о посылке, отправленной им под выдуманным именем Сергиенко в Г-ты.

— Смотрите, — предложил Нестеров, показывая Окуневу сопроводительный адрес к посылке, полученной Антониной Окуневой в Г-тах. — Это ваш почерк. Это вы, назвавшись Сергиенко, отправили в Г-ты на имя вашей жены посылку с краденым золотом.

— Нет, — отрекся Окунев.

— Нет? А эту телеграмму, которую ваша жена, получив посылку, отправила за подписью «Маша» на имя вашего брата Гавриила Окунева в Н-к, вы видели? — спросил Нестеров, показав Окуневу копию условной телеграммы.

— Нет, — упорствовал Окунев.

— Гражданка Пупченко утверждает, что эту телеграмму она дала вам в руки, когда вы были у брата в Н-ке.

— Не знаю никакой Пупченко.

— Вспомните. Ее зовут Марья Алексеевна. Ее вы сватали вашему брату. Квартирная хозяйка вашего брата в Н-ке. Тоже не помните?

— Ее знаю, а телеграммы не видел. Брата спрашивайте, ему телеграмма.

«Брата? — думал Нестеров. — Брата, который исчез неизвестно куда… Так…» И он сказал Окуневу:

— Вы мне советуете спросить вашего брата? Спросить Гавриила Ивановича Окунева? А что он мне ответил бы, по вашему мнению, если бы?..

Несомненно, в лице Окунева был страх, страх сидел в желваках под оттопыренными ушами, в скошенном взгляде, в линии тонких сжатых губ. Особенный страх…

— Хорошо, гражданин Окунев, о вашем брате… я расскажу вам в свое время. — Нестеров нажал голосом на слово «я».

Окунев думал: «Что узнал этот следователь на Кавказе?»

И, свободно включаясь в ход мыслей Окунева, Нестеров подтвердил:

— Совершенно очевидно, я побывал в Н-ке и в С-и. И пора бы вам понять, что ваше раскаяние должно не только содействовать выяснению истины, но и облегчить вашу участь. Суд будет, Окунев, суд!

— Нет, — с усилием произнес Окунев, сжимая кулаки.

— Не будет суда?

— Нет, — упрямо повторил Окунев, пытаясь избавиться от власти над его волей, которую захватывал следователь. И он механически отрицал, не чувствуя бессмыслицы своих слов.

— Нет, так нет, — согласился Нестеров. — Следствие, как вы видите, обходится без ваших показаний. Мне хотелось бы внушить вам раскаяние, но не удается… Теперь слушайте показания вашей жены и ее сообщника.

Нестеров огласил относящиеся к Окуневу места показаний его жены и Леона Томбадзе, в частности и то место, где Антонина Окунева утверждала, что действовала под влиянием угроз смертью со стороны мужа и отца.