Желтый металл
Шрифт:
Юридически десять-двенадцать граммов золота-шлиха не могли еще служить уликой против Бродкина.
Во всех человеческих отношениях чрезвычайную роль играют личное убеждение, личное ощущение, оставленное общением. Логика, наблюдения, моральная оценка Бродкина, данная молодыми Кацманами, — все впечатляло ясностью, какой-то неоспоримостью.
Турканов думал, что в древности, на сборище судившего народа, подобные показания, взывая к совести массы, предрешали и суровый приговор и его немедленное исполнение.
Турканов поверил.
Теперь уже нет смысла рассказывать, какими методами сыска и следствия было намечено раскрыть темные дела котловского богача и предполагать, как скоро могло бы это произойти.
Михаил Трузенгельд назвал Бродкина, предупредив ход, намеченный Туркановым. Ход был заготовлен. Щепотка золота-шлиха, доставленная молодыми Кацманами, была исследована; лабораторный анализ говорил о восточносибирском происхождении золота.
Следствие получило и оружие, и улику, и нить, тянущуюся в Москву...
4
Обыск производился одновременно у Бродкина и у его тестя Брелихмана.
Почти двадцать четыре часа потребовалось для описи и оценки, с помощью понятых из Ювелирторга и Скупторга, ценных предметов и предметов роскоши, принадлежавших Бродкину.
Оборотный капитал Бродкина. Восемнадцать золотых и платиновых часов, массивный золотой портсигар, золотая разливательная ложка весом в триста пятьдесят граммов, шесть пар золотых столовых вилок и ложек, броши, кольца, браслеты, цепочки...
Для фотографирования золотой фонд Бродкина развернулся во всем великолепии на двух больших столах. Красочное, красивое зрелище, нечто вроде клада из тех, что так заманчиво описываются в романах. И, в сущности, к золоту Бродкина налипло не меньше грязи, гадости, чем к зарытому флибустьерами кладу где-то на Черепашьих островах.
Итог оценочной ведомости превысил четыреста тысяч рублей. Кроме того, Бродкин обладал легко ликвидным капиталом в сто сорок тысяч рублей в разных сберегательных кассах и в облигациях трехпроцентного займа.
Фарфор, хрусталь, картины, роскошная мебель оценивалась в двести тысяч рублей.
«Я больной человек, получаю пенсию, я погубил здоровье на работе, я все заработал честным трудом, — объяснил Бродкин на первом допросе. — И я считаю, что у меня совсем мало вещей, я мало сберег на «черный день...» — так Бродкин собственноручно нацарапал в протоколе.
У его тестя Брелихмана описали драгоценностей больше чем на сто тысяч рублей. Перепуганный старик заявил следователю:
— Это не мое, это все бродкинcкое!
— А почему же он держал у вас свои вещи?
Брелихман ответил вопросом на вопрос:
— Ну, как же
— Не об этом вас спрашиваю. Почему он счел нужным хранить часть своих вещей у вас?
— Я не знаю. Он меня в свои мысли не посвящает.
— Вы не хотите ответить?
— Ну, почем я знаю! Может быть, он боялся ареста. Что?
— Почему вы думаете, что он боялся ареста?
— А почем я знаю! Он мне не говорил.
Понимая, что зять «сгорел», Брелихман выкручивался:
— Что вы от меня хотите? Я старик. Я старый, глупый человек. У меня очень плохая память. Бродкин занимался коммерческими делами, доставал себе ценности и вещи. И ясно: боялся хранить у себя. Я же лично ни в чем не участвовал.
— Но откуда вы знаете то, что сейчас сказали?
— Ни! — И Брелихман закрывался рукой. — Никаких фактов я не знаю.
— Знаете! — твердил следователь. И поистине, для такого утверждения не требовалось большой проницательности.
Старый Брелихман долбил, как попугай:
— Нет, нет и нет. И нет! Совсем-таки ничего не знаю.
— То-есть как? По-вашему, все так и должно быть, все естественно? Капитал в миллион? Гражданин Брелихман, неприятно смотреть, как притворяется разумный человек, — упрекал следователь. — Считайте сами... — И следователь называл цифры.
Сознавая слабость своей позиции и нелепость чрезмерного отрицания, Брелихман маневрировал:
— Слушайте, что вы от меня лично хотите? Вещи Бродкина говорят сами за себя. Как честный человек, скажу вам, что трудовым путем, копаясь в часовых колесах, таких ценностей, как у Володи Бродкина, не наберешь... А что он такой богатый, а чтобы он мне говорил, чтоб я знал — так этого нет!
Категорически отрицая предъявленное ему обвинение в скупке краденого золотого песка, в спекуляции золотом и драгоценностями, Бродкин запирался упорно. Он последовательно, разумно, обдуманно возражал на вопросы следствия и опровергал предъявляемые улики.
После очной ставки с Трузенгельдом у Бродкина вспыхнула ярая ненависть к сообщнику, которого он счел единственным виновником настигающего его возмездия. Но Бродкин был вынужден начать разговаривать:
— Трузенгельд мог бы и сам ездить в Москву, сбывать там металл. Ему было почему-то неудобно, — показывал Бродкин. — А ведь Рика Моисеевна Мейлинсон приходится ему родственницей!
Стремясь топить Трузенгельда, Бродкин старался убедить следствие, что Трузенгельд имел в своем распоряжении больше золота, чем у него забирал Бродкин, что Трузенгельд был основным распорядителем в «золотых» делах, а он, Бродкин, служил лишь незначительным посредником, да и то от случая к случаю.
— Почему вы знаете, что у Трузенгельда было больше золота?
— Точно знаю. Последний раз он предлагал мне шесть килограммов, а я взял четыре, только четыре! Спросите его, кому он продал те два? Да и раньше я брал у него меньше, чем он мне всучивал!