Жемчуг северных рек(Рассказы и повесть)
Шрифт:
Тишка одной рукой прижимал её спину к тряпкам, опрокидывал к котятам, а другой, успокаивая, чесал за ухом.
— Мурочка, ну покорми ты их… Это детки твои… Разве ты не узнала?
Мурка, не остерегаясь, наступала на котят, упиралась в них лапами и, не переставая шипеть, норовила вырваться.
— Ну, Мурочка, миленькая… — уговаривал Тишка. — Я же тебя никогда ни о чём не просил. Первый раз в жизни… Ну покорми ты их, они с голоду помирают. Я за тобой, как за барыней, буду ходить…
Котята шевелились, поднимали головы и, падая, оскальзываясь, лезли под кошку. Тишка хотел по одному подсаживать их к Муркиным соскам, но они обошлись без его помощи, запричмокивали…
И Мурка вдруг стихла, устроилась в гнезде поудобнее и стала облизывать котят. Они рвали её живот, а она прижимала их лапами к себе и облизывала.
Тишка не верил себе: «Да неужто за своих приняла? Вот это да-а…». Он сидел на холодном полу, не зная, что теперь ему делать: то ли бежать домой, то ли дожидаться, когда, насытившись, котята отвалятся от сосков и заснут.
И всё-таки он до конца не поверил кошке. Мурка ж старая, хитрая, понимает, что раз Тишка пристал к ней с котятами, не отвяжется, пока она их не покормит. А стоит Тишке уйти, как стряхнёт их с себя и поминай как звали.
Мурка оглянулась на Тишку, уставила на него зелёные с продольными чёрточками глаза и замурлыкала, будто успокаивая своего маленького хозяина, что всё, о чём он просит её, она выполнит.
«А может, и в самом деле Мурка снова мёртвых родила? — подумал Тишка. — А теперь вот решила: ожили».
Котята умиротворённо затихли, но кошка не выдавала никакого желания оставить их.
— Муры-ы-сенька-а… — умилился Тишка.
Кошка зажмурилась и, раскрыв зубастую пасть, зевнула.
Славка уже высвечивал фонариком щели подпечка.
— Ой, мама, чего-то пахнет, — кривил он нос.
— Руки, наверно, полгода не мыл, вот и пахнет.
— Не-е, мам, и вправду, вот понюхай иди.
Мать разливала по кринкам молоко:
— Буду я ещё лазить за вами везде! Только и дел мне — принюхиваться ко всему…
— Дак чего делать-то? — изображал растерянность Славик. — Ведь нельзя же их так оставлять… Вони будет — не продохнуть…
— Отвяжитесь вы от меня, ради бога! — взмолилась мать. — Придёшь с работы, так только вас и слыхать, хоть бы помолчали с минуту.
Она нацедила сквозь марлю пол-литровую банку молока и повернулась к Тишке:
— Ну, просил, так пей. Чего не берёшь?
А для Тишки парное молоко всегда поперёк горла. Он бы холодного и три банки выпил подряд, а от парного к горлу подступала нежданная тошнота. Вот, говорят, парное молоко целебное. Но ведь Тишка здоровый, ему лекарствами пичкать себя ни к чему — пусть пьют те, кто болеет. А он как-нибудь обойдётся и без него.
— Ну, чего стоишь, будто столб? — поторопила мать.
Тишка, пересиливая себя, сделал два глотка и невольно задержал дыхание: к горлу подступал неприятный комок.
— Я, мам, потом допью.
— Во-от, — укорила мать, — всё не по вам… Уж и сами не знаете, чего и просить… Голодом бы с недельку вас поморить, так небось не стали бы разбираться, что вкусно, а что невкусно. Что подадут, то и ели бы.
— Мама, да я всё выпью, — остановил мать Тишка. — Ты только Мурке налей. Она ведь голодная ходит: её котята доят.
Славику надоело возиться под шестком, он уж и то на волосы обобрал всю паутину, она с него так катышками и свешивалась.
— Нет, никого не видать, один запах… Всё-таки мёртвые, наверно.
— Ты сам мёртвый! — обиделся за котят Тишка.
— Ну, а почему тогда ни разу не пискнули?
— У тебя пискни, — нашёлся Тишка. — Они уж знают, с кем дело имеют. Потому и молчат.
— Да ла-а-дно тебе, — протянул Славик. — Тоже мне, кошачий защитник нашёлся. — И он вылез из-под шестка.
Варвара Егоровна собирала на стол: прижимая к груди, резала на тарелку хлеб, разбавляла молоком творог, доставала яйца, выдвигала на середину соль.
— Ти-ишк! — начала она осторожно, когда уселись ужинать. — А чего всё же с кошками-то будем мы делать? Две есть, да три вырастут. Как у Маринки, ферму, что ли, нам открывать?
Славик обрадованно захохотал:
— Во-во!.. Три вырастут, да девятерых родят.
Тишка понял, куда они клонят, и у него кусок не полез в рот.
— Тебе бы, С лавочка, только топить… — захныкал он. — Ты и Мурку угробить рад…
Варвара Егоровна пригладила Тишкины волосы.
— Да не реви, дурачок, раньше времени… Я ведь ничего такого и не говорю… Зачем топить? Пусть живут. Только я задумываюсь, чего с ними делать потом.
— Отдадим кому-нибудь, — подсказал Тишка.
— А кому? — покачала головой мать. — В каждом доме по одной да по две кошки живут.
— Мама, — возразил ей Тишка, — белый свет ведь не на одном Полежаеве клином сошёлся. Я в другие деревни схожу, там поспрашиваю.
Варвара Егоровна снова погладила сына по голове и, будто бы рассуждая с собой, продолжала:
— Мурку, хоть и старая она, выбрасывать жалко, привыкла я к ней. Пусть уж до смерти у нас доживёт. Васька ловучий очень, не шварничает: ну-ка, на столе хоть чего оставляй — не заденет. И на улицу захочет, так голос подаст, не забьётся в угол…
Тишка чувствовал, что она подбирается всё же к его котятам.
— Мама, а ты ведь про этих-то ничего не знаешь… Может, они ловучее Васьки вырастут.
— Может, и ловучее, — вздохнула она. — А вот подожди, папка вернётся с курсов, как он посмотрит на наше пополнение?
— Мама, да папка ведь тоже человек…
И всё же Тишка задумался: отец, конечно, несговорчивей матери. Учёба у него кончается через восемь дней. Но ведь если он сдаст все экзамены хорошо, так и настроение у него будет хорошее. Ой, только бы ему лёгкие билеты достались…