Жена дитя
Шрифт:
– Вы уверены в Гергее, маршал? – продолжал президент, обращаясь к австрийцу.
– Абсолютно. Он ненавидит этого Кошута, как самого дьявола, а может, немного больше. С удовольствием увидел бы его и всех его приспешников на дне Дуная. Не сомневаюсь, он их всех перевешает или отрубит им головы, как только наши русские союзники покажутся на границе.
– А вы намерены эти головы собрать, полагаю? – продолжал бессердечный остроумец.
– Tres-bien (Очень хорошо, фр. – Прим. перев.)! – продолжал президент, не обращая внимания на шутки своего старого друга лорда. – Я, со своей стороны, позабочусь об Италии. Я думаю, суеверия помогут мне вернуть на трон старого бедного Пия Девятого.
– Для этого достаточно вашей собственной набожности, мой принц. Это святой крестовый поход, и кто более вас достоин его совершить? Вашим Саладином будет Гарибальди, и вас назовут Людовик Львиное Сердце!
Веселый виконт рассмеялся собственной выдумке; остальные присоединились к его смеху.
– Послушайте, милорд, – весело отозвался принц-президент, – вам нужно быть немного посерьезней. Джону Булю придется тоже играть свою роль в этой игре! Правда, не очень трудную.
– Вы называете это нетрудной ролью? Джон Буль дает деньги. А что он за это получает?
– Что он получает? Pardieu (Черт подери, фр. – Прим. перев.)! Вы забыли о своем недавнем страхе перед чартистами? Если бы я не сыграл роль вашего констебля, дорогой виконт, вы были бы сейчас не полномочным представителем, а пользовались бы моим гостеприимством как изгнанник!
– Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
Славяне и немцы: Россия, Пруссия и Австрия – приняли участие в смехе; все радовались насмешке над англичанином.
Но в этом смехе их галантный сотоварищ по заговору не чувствовал злобы; иначе он мог бы ответить так:
– А что касается Джона Буля, мой дорогой Луи Наполеон, то не будь его, даже пурпурный плащ вашего великого дядюшки, спустившийся словно с неба и бросающийся в глаза всей Франции, не смог бы поднять вас на то высокое место, которое вы сейчас занимаете, – место президента, которое, возможно, преобразуется в трон императора!
Но ничего подобного англичанин не сказал. Он был слишком заинтересован в таком преобразовании, чтобы относиться к нему легкомысленно; вместо того чтобы ответить, он рассмеялся так же громко, как остальные.
Еще немного моета и мадейры, капелька токайского для маршала, еще одна выкуренная регалия, сопровождаемые легкими шутками, и собравшиеся разошлись.
Остались двое: Наполеон и его английский гость.
Возможно, даже вполне вероятно, что никогда два больших мошенника не собирались в одной комнате!
Я предвижу, с каким недоверием будет встречено это утверждение, и готов к снисходительным усмешкам. Нужен опыт, каким иногда обладают предводители революционеров, чтобы разглядеть мошенническую суть коронованных особ; хотя десять минут последующей беседы убедили бы даже самых недоверчивых.
Между этими двумя не было недостатка в доверии. Напротив, они словно принадлежали к единому братству преступников и именно в таком свете смотрели друг на друга.
Но это были преступники грандиозного масштаба, укравшие у Франции одну половину свободы и готовившиеся украсть вторую.
Чокнувшись, они продолжили разговор. Первым заговорил принц-президент.
– Относительно этой пурпурной мантии. Какие шаги нужно предпринять? Пока она не будет у меня на плечах, я слаб, словно кошка. Обо всем приходится советоваться с Ассамблеей. Даже это мелкое дело восстановления папы требует от меня величайших усилий.
Английский вельможа ответил не сразу. Он сидел, задумавшись, теребя кожаную перчатку пальцами; выражение его лица свидетельствовало, что он занят какими-то расчетами.
– Вы должны сделать Ассамблею более послушной, – ответил он наконец тоном, который свидетельствовал, что шутливое настроение его покинуло.
– Вы правы. Но как это сделать?
– Нужно ее прополоть.
– Прополоть?
– Да. Вам следует избавиться от Бланков, Роллинов, Барбов и прочих каналий.
– Отлично! Но как?
– Путем лишения избирательных прав их избирателей санкюлотов – тех, что в блузах.
– Мой дорогой виконт! Вы, конечно, шутите!
– Нет, мой дорогой принц. Я говорю серьезно.
– Черт побери! Такой законопроект заставит стащить членов Ассамблеи с их мест. Лишить избирательного права синеблузых! Да их два миллиона!
– Тем более от них необходимо избавиться. И это может быть сделано. Вы считаете, что большинство депутатов вас поддержат?
– Я уверен в этом. Как вы знаете, нам удалось провести в Ассамблею много представителей старого режима. Опасаться нужно уличного сброда. Соберется толпа, если такой законопреоект будет предложен. А вы знаете, что такое парижска толпа, когда дело политическое!
– Но я думал о том, чтобы рассеять толпу, вернее, помешать ей собраться.
– Каким образом, mon cher?
– Нам нужно причесать гребень гальского петуха, вырвать ему перья.
– Я вас не понимаю.
– Очень просто. Со своей стороны мы нанесем оскорбление вашему послу Де Морни – какая-нибудь мелочь, которую потом можно будет объяснить и извиниться. Я об этом позабочусь. Вы в большом гневе отзовете посла, и между двумя государствами возникнет вражда. Обмен дипломатическими нотами с соответствующими резкими выражениями, несколько статей в вашей парижской прессе – я обеспечу то же самое с нашей стороны, перемещение с полдесятка воинских частей, небольшая дополнительная активность в доках и арсеналах – и дело сделано. Пока гальский петух кричит по одну сторону пролива, а английский бульдог лает по другую, ваша Ассамблея сможет принять любой закон, не боясь толпы. Поверьте мне на слово, это можно сделать.
– Милорд, вы гений!
– Ничего особенного. Всего лишь игра в домино.
– Будет сделано. Вы обещаете изгнать Де Морни из вашего двора. Более подходящего человека для такой игры не найдешь.
– Обещаю.
Обещание было сдержано. Де Морни «изгнан», была исполнена и остальная часть программы – вплоть до лишения синих блуз права голоса.
Все произошло так, как предсказывал английский дипломат. Французы, рассерженные оскорблением , нанесенным их послу, в своей враждебности к Англии забыли обо всем остальном. А тем временем был отрезан еще один ломоть от их тающей свободы.