Жена лекаря Сэйсю Ханаоки

Ариёси Савако

Влага явно пошла на пользу диким по своей природе целебным травам, и они разрослись даже пышнее сорняков. Каэ была поражена, обнаружив, что растения цветут, а листья весело топорщатся во все стороны. Крупные белоснежные цветы «сияния корейского утра» плыли в море зелени. Надо же, какие плодовитые эти «бешеные каштаны»! Ядовитые, сильные, быстро размножающиеся – их семена разлетаются повсюду, из всех трав в саду эти растения были самыми выносливыми. Их белые цветы, такие милые и изящные издали, на поверку являли мощные лепестки с острыми краями. Каэ ненавидела их за то, что они неизменно напоминали ей о первой встрече с Оцуги, а эти воспоминания в свою очередь вызывали приступ ярости. Она никак не могла

понять, отчего поддалась очарованию Оцуги, той самой женщины, которую только что предали ее собственные морщинки. Девушке вдруг пришло в голову, что одержимость Оцуги своей внешностью и ее нескончаемые попытки скрыть морщины были проявлением ужасающей силы воли, а еще конечно же непристойности и плохого вкуса. Каэ решила, что больше не вынесет, если пятидесятилетняя старуха будет продолжать так часто смотреться в зеркало. Действия свекрови словно бросали тень на ее собственную женственность. Но еще сильнее невестку выводил из себя тот факт, что поведение Оцуги казалось естественным, лишенным каких бы то ни было признаков притворства и бесстыдства, в итоге разочарование Каэ выросло до небес и обострилось, поскольку она ничего не могла с этим поделать.

Каэ присела, медленно протянула руку к прохладным мокрым лепесткам и вдруг принялась яростно обрывать их один за другим, будучи слишком расстроенной, чтобы отдать должное хищной красоте цветов.

– Ты знаешь название этого растения? – раздался над ее головой мужской голос.

Каэ была слишком погружена в свои мысли и не услышала шагов. Сжав цветы в кулаке, она испуганно застыла на месте, подняла на мужа глаза и постаралась сосредоточиться на вопросе.

– По-моему, это мандарагэ, да? Дурман белый, – нерешительно ответила она.

– О, так ты знаешь?

И хотя в детстве она называла эти растения «бешеными каштанами», Каэ не желала помнить, что именно свекровь познакомила ее с лекарственными свойствами трав. Однако воспоминание всплыло в голове помимо ее воли, вместе с осознанием того, что она рвала цветы без спросу. Умпэй заметил ее смущение, присел рядом на корточки и тоже начал собирать цветы дурмана.

– Я не могу ждать до осени, пока они созреют.

Каэ понятия не имела, что он имеет в виду, и никак не могла решить, что делать со своим букетом.

– Вот прекрасная возможность для проведения научного опыта. Значит, так, эти лепестки надо высушить до того, как они покроются плесенью. Где можно найти подходящее место?

– Может быть, на балке в кухне? Там довольно сухо.

– Отличная идея.

Умпэй набрал еще цветов, Каэ сделала в своем кимоно большой карман, подоткнув болтающиеся рукава под пояс-оби, и муж без слов бросил туда дурман. Теперь дождь уже не казался таким докучливым. Каэ была наедине с мужем, вдали от всех, и эта мысль завораживала и будоражила ее.

– Я хочу, чтобы ты вытерла их сухой тканью.

– Слушаюсь, господин.

– И не забудь после этого выкинуть ее.

– Да, господин. Дурман ядовит?

– Не так ядовит, как борец. [39] Но все равно, будь осторожна.

– Хорошо.

– Ёнэдзиро еще не вернулся?

– Думаю, нет.

– Пожалуйста, сообщи мне, как только он появится.

– Конечно, господин.

Сердце Каэ бешено колотилось в груди. Они впервые разговаривали с глазу на глаз. Крепко прижимая к себе ворох цветов дурмана, молодая жена бросилась в спальню. Свекровь как раз проветривала свои кимоно, аккуратно разложив их на застеленном татами полу.

39

Борец,или аконит (Tuber aconiti), род многолетних трав семейства лютиковых, содержит несколько алкалоидов, в том числе аконитин.

– В чем дело? – осадила невестку Оцуги, неодобрительный взгляд уперся в ее промокшую одежду и цветы.

– Умпэй велел мне высушить их на кухне, – ответила как никогда собранная и спокойная Каэ, ощутив чувство превосходства перед этой выказывающей открытое неудовольствие женщиной.

Каэ достала из ящика одно из своих хлопковых кимоно и без тени сожаления порвала его на лоскуты. Разве важны какие-то там тряпки? Да она готова не одним кимоно ради мужа пожертвовать! В конце концов, он попросил сделать это именно ее, а не мать!

Тем временем Оцуги пробормотала что-то невнятное, если Каэ правильно разобрала, нечто вроде: «Отчего Ёнэдзиро так задерживается», – явный намек на то, что ее невестке никогда ничего не поручили бы, будь помощник лекаря дома. Но довольная Каэ невозмутимо взялась промокать влажные лепестки дурмана.

– Эти цветы ядовиты. Не вздумай положить лоскуты к остальным тряпкам. Не забудь.

– Да, матушка. Муж велел мне выбросить их.

– И хорошенько вымой руки. Не ровен час к чему-нибудь в кухне прикоснешься, это очень опасно.

– Да, матушка, – весело согласилась невестка, несмотря на строгий командный тон Оцуги. Каэ была слишком счастлива, чтобы обращать внимание на подобные мелочи.

Оцуги быстро закончила свои дела, еще раз бросила взгляд в сторону невестки и вышла.

Утратив былую силу, воронки цветов дурмана стали вялыми и безжизненными, словно из них вышла душа. Промокая и раскладывая их одну за другой на сквозняке, Каэ вернулась мыслями к первой ночи, проведенной в объятиях мужа. Молодая женщина вспыхнула и вздохнула с облегчением, радуясь тому, что свекровь ушла.

Как много дней прошло со времени возвращения Умпэя, когда это наконец случилось! В те времена в семьях самураев жены и мужья нередко имели раздельные покои, так было принято, но Оцуги не могла бесконечно препятствовать близости супругов. Однажды ночью, избегая смотреть невестке в глаза, она велела ей пойти в комнату к Умпэю. И вот сгорающая от стыда юная супруга появилась на пороге, прижимая к груди подушку. Несмотря на то что они были мужем и женой, этот визит дался Каэ нелегко. Комната Умпэя, которая днем превращалась в смотровую, примыкала к спальне свекра и отделялась от нее лишь тоненькой раздвижной перегородкой-фусума. С другой стороны спали Ёнэдзиро и Рёан, что только добавляло Каэ волнения. Все было бы иначе, если бы это была ее первая ночь в семье Ханаока, когда она еще не успела познакомиться с домом и его обитателями. Между прочим, Оцуги вполне могла бы уступить молодоженам свою комнату и поспать с дочерьми. Но поскольку она не собиралась делать ничего подобного, Каэ пришлось пойти к мужу. Ну как тут не заподозрить Оцуги в злом умысле?

Умпэй повел себя очень ласково с трясущейся от страха женой. Но когда его рука легла ей на грудь, Каэ была настолько ошеломлена, что еле сдержала готовый вырваться из груди крик, пытаясь освободиться от его хватки.

– Тебе больно? – довольно громко осведомился он.

Но это был не тот вопрос, на который могла ответить изумленная застенчивая девушка. Поэтому Умпэй повторил его еще раз, продолжая ласкать ее груди, сжимая их и поглаживая соски.

Каэ знала об интимной жизни только то, что рассказывала ей Тами. А поскольку няня понятия не имела о предварительных ласках, Каэ пришла к выводу, что подобные действия Умпэя продиктованы профессиональным любопытством. Она припомнила тот вечер, когда он говорил, что грудь – жизненно важный для женщины орган и ее нельзя оперировать, даже если речь идет о злокачественной опухоли. И все же ее обидело то, что в подобный момент он ведет себя как лекарь.