Жена путешественника во времени
Шрифт:
Иногда перемещение по времени – это благословение. Мне нужно ее видеть, и иногда я это делаю. Клэр бы ей понравилась, она бы хотела, чтобы я был счастлив, и она бы переживала из-за того, что ты послал к черту свою жизнь только потому, что она умерла.
Он сидит за кухонным столом и плачет. Плачет, не закрывая лица; просто опустил голову, и слезы текут по нему. Я какое-то время смотрю на него, на результат своей несдержанности. Потом иду в ванную и возвращаюсь с рулоном туалетной бумаги. Он отрывает кусок, как слепой, и сморкается. Несколько
– Почему ты мне ничего не рассказывал?
– В смысле?
– Почему не рассказывал, что видишь ее? Мне бы хотелось… это знать.
Почему я не рассказывал? Потому что любой нормальный отец сразу бы сообразил, что незнакомец, шатающийся по соседству в первые годы его женитьбы, это его родной сын, путешественник во времени. Потому что я боялся: он ведь ненавидел меня за то, что я выжил. Потому что я втайне чувствовал, что могущественнее его, а он считал, что я ущербный. В общем, все причины – мерзкие.
– Я думал, что тебя это огорчит.
– О нет. Это меня… не огорчает. Я… хорошо, что я знаю, что она здесь, где-то рядом. В смысле… самое плохое – это то, что она ушла. Поэтому хорошо, что на самом деле она здесь. Даже если я ее не вижу.
– Обычно она выглядит счастливой.
– Да, она была очень счастлива… мы были очень счастливы.
– Да. Такое ощущение, что ты был совсем другим. Я всегда гадал, каким бы я вырос рядом с тобой тем, прежним.
Он медленно поднимается. Я остаюсь сидеть, а он нетвердой походкой идет по коридору, в свою спальню. Я слышу, как он шарит по комнате и потом медленно возвращается с маленькой сатиновой коробочкой. Открывает ее и достает темно-синий футляр для драгоценностей. Достает из него два тонких кольца. Они лежат как семечки на его длинной, трясущейся ладони. Отец накрывает левой ладонью правую, как будто кольца теперь – это светлячки, и он не отпускает их. Глаза закрыты. Потом открывает глаза, протягивает ладони ко мне: я подставляю руки, и он высыпает в них кольца.
Кольцо на помолвку с изумрудом, и тусклый свет из окна преломляет в нем зеленые и белые искры. Кольца серебряные, их нужно почистить. Их нужно носить, и я точно знаю девушку, которая будет носить их.
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
КЛЭР: Сегодня мне исполнился двадцать один год. Прекрасный летний вечер. Я в комнате Генри, в его постели, читаю «Лунный камень». Генри готовит ужин в крохотной кухоньке. Надеваю его купальный халат, иду в ванную и слышу, как он ругает миксер. Я наслаждаюсь одиночеством, мою голову, все зеркала запотевают. Подумываю о том, чтобы постричься. Как было бы здорово быстренько вымыть волосы, быстренько провести по ним щеткой, и – раз! – все в порядке, я готова к выходу. Я вздыхаю. Генри любит мои волосы, как будто они живые, как будто у них есть душа, как будто они могут любить его в ответ. Я знаю, что он любит их как часть меня, но я также знаю, что он ужасно расстроится, если я их отрежу. И мне тоже будет грустно… С другой стороны, требуется столько усилий, что иногда мне хочется снять их, как парик, и отложить в сторону, пока я буду наслаждаться жизнью. Тщательно расчесываюсь, распутываю узлы. Когда волосы мокрые, они такие тяжелые. Кожа на голове болит от тяжести. Оставляю дверь в ванной открытой, чтобы пар вышел. Генри напевает что-то из «Кармины Бураны»; песня звучит дико и мимо нот. Я появляюсь из ванной, когда он накрывает на стол.
– Ты как раз вовремя. Ужин готов.
– Сейчас, только оденусь.
– Ты и так ужасно хороша. Правда.
Генри обходит стол, распахивает на мне халат и слегка пробегает пальцами по моей груди.
– М-м-м.
– Ужин и так холодный. В смысле, так и было задумано.
– А… Ладно, давай есть. – Внезапно накатывают раздражение и усталость.
– Хорошо.
Генри отпускает меня без лишних вопросов. Продолжает раскладывать столовые приборы. Я смотрю на него какое-то время, потом собираю по всей комнате свою одежду на полу и одеваюсь. Сажусь за стол; Генри приносит две тарелки супа, светлого и густого.
– «Вишисуаз». Это рецепт моей бабушки.
Пробую. Суп – просто восторг, маслянистый и холодный. На второе у нас лосось с длинными кусочками спаржи в оливковом масле и маринаде из розмарина. Я открываю рот, чтобы сказать, как мне нравятся блюда, и вместо этого говорю:
– Генри… а другие люди столько же занимаются сексом, сколько и мы?
– В основном, – подумав, отвечает Генри, – думаю, нет. Наверное, только те, кто слишком долго знали друг друга и до сих пор не могут поверить в свою удачу. А что, слишком много?
– Не знаю. Может быть, – отвечаю я, глядя в тарелку.
Просто поверить не могу, что говорю это; всю свою юность я провела, умоляя Генри сделать это, и теперь говорю, что мне слишком много. Генри сидит очень тихо.
– Клэр, извини. Я не думал… я просто не думал.
Я поднимаю на него глаза. Генри выглядит испуганным. Начинаю хохотать. Он улыбается, немного виновато, но в глазах пробегают искорки.
– Просто… знаешь, иногда я сидеть не могу.
– Ну… тогда просто скажи. Например: «Сегодня, дорогой, мы уже занимались этим двадцать три раза, и я лучше почитаю "Холодный дом" [61] ».
61
Опубликованный в 1852-1853 гг. роман Ч. Диккенса.
– И ты так просто отступишь и сдашься?
– Я ведь только что это сделал, так? Я был просто сама покорность.
– Да. Но тогда я буду чувствовать себя виноватой.
– Ну, тут я тебе помочь не могу, – смеется Генри. – Это же мое единственное желание. День за днем, неделю за неделей, я буду изнывать, жаждать поцелуя, увядать без минета, и через какое-то время ты выглянешь из-за книги и поймешь, что я просто скончаюсь у твоих ног, если ты немедленно меня не трахнешь, но я и слова не скажу. Может, только поскулю немного.
– Но… не знаю… иногда я уже ничего не могу, а ты кажешься… в порядке. Со мной что-то не так, что ли?
Генри наклоняется через стол и протягивает руки. Я кладу свои ладони в его.
– Клэр.
– Да?
– Может быть, нехорошо говорить об этом, но если ты позволишь, я скажу, что твоя выносливость в плане секса превосходит почти всех женщин, с которыми я встречался. Большинство женщин уже кричали бы «Мамочка!» и выключили автоответчик много месяцев назад. Мне нужно было догадаться… но, казалось, ты всегда была за. Но если тебе слишком много или не хочется, ты должна просто сказать, потому что в противном случае я буду слоняться около тебя, думая, что я раздражаю тебя своими подлыми домоганиями.
– Но сколько секса достаточно?
– Для меня? О боже. Мое представление об идеальной жизни – это если бы мы оставались в постели все время. Мы бы занимались любовью более или менее постоянно и вылезали бы из постели только чтобы пополнить провиант, ну свежей воды принести и фруктов, чтобы не загнуться, и еще ходили бы в ванную время от времени, помыться и побриться, чтобы потом нырнуть обратно в постель. Иногда могли бы менять постельное белье. И еще в кино ходить, чтобы пролежни не появились. И на пробежки. Потому что в любом случае мне придется бегать каждое утро.