Жена с хвостом
Шрифт:
Я едва поспевала за мужем, слыша тихий шелест приветствий. Роскошные двери громко открылись, а мы вошли в просторный гулкий зал.
— О, наконец–то! А то я уже начал волноваться, — произнес король, как вдруг ужаснулся. — Что с вами?!
— Мы решили прогуляться за городом, — мрачно произнес муж.
— И карета сломалась, — внезапно выпалила я от волнения. Я всегда в этот момент становлюсь ужасно разговорчивой. Чем иногда донимаю дядю и тетю.
— Прямо на повороте, — коротко произнес муж.
— Колесо
Король метался взглядом то на меня, то на мужа. Он усмехнулся, и подобрел.
— Ну, что. Со всяким бывает. У меня вон тоже сколько раз карета ломалась. Не беда, — улыбнулся король. — Ну что вы, уже со свадьбой все решили?
— Да, — произнесли мы почти хором. Муж сгреб меня, прижимая к себе, а я прижалась к испачканной грязной груди мужа и улыбнулась.
— И какого цвета будет платье? — спросил король, глядя на мужа.
— Рыжим, — произнесла я.
— Голубым, — почти одновременно произнес муж.
— Так рыжим или голубым? — спросил король, усмехнувшись.
— Голуборыжим! — произнес инквизитор.
— О, — меланхолически вздохнул король, снова глядя на портрет. — На моей королеве было красное платье! С розами! Как же она была хороша… А свадьбу какую решили делать?
— Пышную, — улыбнулась я.
— Скромную, — почти одновременно ответил муж, скосив на меня глаза. — Пышноскромную.
— Так, пышноскромная свадьба, невеста в голуборыжем платье, — перечислял король. — Какая красота!
— Но пока что свадьбу придется отложить, — меня погладили по руке. — На пару дней. Невесте нездоровится.
— А что такое? — встревожился король, а я зыркнула на мужа. — Дитя мое, скажи, что случилось! Не скрывай. Если все серьезно — найдем лекарей. Моя покойная супруга тоже болела. Поэтому я знаю, что это такое. Так что говори, как есть!
Если я скажу, что действительно больна, то свадьбу наверняка перенесут. А свадьба — это брачная ночь. А брачная ночь — это хвост. А хвост — это тюрьма. Так, я очень и очень больна!
Сказать честно, я никогда не болела. И даже не знала, что это такое. Но все смотрели на меня, требуя ответов. А я даже и представить не могла, чем я могла заболеть.
В голове промелькнуло, как болел дядя. У дяди было много болезней. Он был просто кладезем для лекаря.
— У меня … эм… — начала я, глядя на спокойное лицо мужа и переводя взгляд на лицо короля. — Эм… Радикулит! Спина болит… Эм… Суставы ноют на погоду… Колени хрустят… Ни сесть, ни встать…
Я вспоминала все, на что жаловался дядя, пребывая в ужасном настроении. Он всегда перечислял симптомы, пока тетя хлопотала вокруг него.
— Давление… — перечисляла я, вспоминая, как дядя лежал в кресле с компрессом на голове и рассказывал, что у него болит. — Руки немеют… Нога отказывает… Эм… Прострел в колене… В ушах звенит…. Мушки перед глазами….
Все
Король, как сидел, так и откинулся на спинку трона. В его глазах стоял ужас.
— Такая молодая, а вон сколько болячек. И радикулит, и рехвма… Не знаю, как называется, лекарь мой знает. Это по его части, — произнес король, а я подняла глаза на мужа: «Я все правильно сказала?». — Такая молодая, а как бабка старая разваливаешься.
Муж смотрел на меня странным взглядом.
— Так, вот что я вам скажу, Инкрис! — вдруг строго произнес король строго–строго. — Жену нужно беречь! Видал, какая она у тебя болезная!
— Конечно, берегу, как могу, — согласился муж, еще раз посмотрев на меня странным взглядом.
— Я вон, молодой был, глупый, не берег! И что теперь? Портретом любуюсь! — возмутился король и погрозил пальцем. — Здоровье жены — самое важное! Так, сейчас я позову своего лекаря! Пусть он ее осмотрит!
И тут мне стало страшно. Что я не так сказала?!
— Лекарь! Лекарь! — крикнул король. Портьера рядом зашевелилась, а расторопный слуга кивнул и исчез.
— Сейчас придет лекарь, и вас осмотрит. Я очень опасаюсь за ваше здоровье, — произнес король авторитетным голосом.
— Палач, — послышался тихий шепот на ухо.
Что? Какой палач? О чем это он? Неужели муж догадался?
— Плач и устраивай истерику, — шепнули мне, когда я уже перебрала в голове все возможные мысли. В основном, нехорошие!
Так, чтобы расплакаться, нужно вспомнить что–то грустное. А у меня как бы грустного и не было в жизни. Дядя и тетя меня очень любили! Мы вместе по вечерам читали книжки. Однажды, когда я расшалилась, дядя шлепнул меня по попе. Это было вовсе не больно. Скорее, обидно. Но я быстро об этом забыла.
Но дядя плакал двое суток, пока тетя хлопотала вокруг него. И пока я сама не залезла ему на колени и не сказала, что это было не больно, и я не обижаюсь, он не успокоился. Зато мне купили леденец и ленточки. Одну из них я повязала на хвост и показывала. «Ах, мартышка!», — смеялся дядя, когда я кружилась с ленточкой на хвосте.
Тетя сказала, слегка смущаясь, что это, наверное, неприлично. И хвост никто не украшает. В правилах этикета для благородной леди такого нет. На что я ответила, что не у каждой есть хвост.
Я вспомнила тот единственный момент, когда я плакала. Мне тетя рассказывала.
Я помню, как однажды разревелась, когда на ужин тетя сделала говяжий стейк. Я съела половину, спросив, что это. На что дядя ответил, что это такая коровка! Му! И сделал пальцами рога.
И тут я вспомнила, что видела стадо коров. И видела, как они обмахиваются хвостами! А тут говяжий стейк. Через два часа безутешного рева дядя и тетя узнали, что коровы — мои родственники. И я не буду есть родственников!