Жена султана
Шрифт:
На первый взгляд в пробуждении желания есть алхимия, которую нельзя заранее рассчитать. Но то ли Зидана слишком хорошо знает султана, то ли он неразборчив. Правда, похоть его неутолима. Даже самые сильные мужчины пресытились бы за недели столь безграничного изобилия, но только не Исмаил. И это — еще одна причина, по которой его так чтят: женщины обожают султана, едва на него не молятся. Они подползают к Исмаилу сзади, чтобы потрогать подол его одеяния, на счастье. Если он прикоснется, они много дней не моют руки и щеки; они хранят талисманы, собранные, когда он был с ними: волоски с его головы или из бороды, семя, засохшее на бедре или всю ночь проведшее во рту. Женщины носят эти флакончики и амулеты,
Разумеется, смертность высока, многие младенцы не доживают до года, но стоит отметить, что среди детей, умирающих от колик, судорог и неукротимой рвоты, явно преобладают мальчики, рожденные женщинами, к которым султан проявил не просто мимолетный интерес. Часто матери следуют за младенцами: умирают от горя, как утверждает императрица, — голос ее безразличен, хотя остальные женщины рыдают и рвут на себе одежды. На этом я умолкаю.
Я убираю Книгу ложа обратно в сундук, и меня снова пронзает ужас. Пробковые башмаки должны бы стоять на своем всегдашнем месте, справа от сундука. Но их там нет. И я трепещу, гадая, там ли они, где я их оставил, не попались ли кому на глаза.
Ответа на этот вопрос приходится ждать недолго. Утром я иду осмотреть вновь открытые ворота Баб аль-Раис, чтобы доложить Исмаилу, точно ли исполнены его приказания. Как я и думал, голову бедного волка укрепили над воротами, и она скалится на мир с подобающей свирепостью. На обратном пути к внутреннему двору путь мне преграждают двое. На них цветные пояса, означающие, что они — служители кади. Сопровождают их дворцовые стражи, у которых в руках ружья, изъятые у людей кади на входе. В стенах дворца никто, кроме стражи императора, не имеет права носить оружие. Разумная предосторожность в государстве, которое сам Исмаил назвал как-то «корзиной с крысами» — они всегда готовы взбунтоваться и покусать руку, которая их кормит.
— Ты — придворный, которого называют Нус-Нус?
Хасан, стоя за их спинами, разводит руками:
— Прости.
— Да, я.
— Мы хотим расспросить тебя об одном деле. На базаре был злодейски убит человек.
Я старательно изображаю потрясение. И невинность. Да я же, во имя неба, действительно невиновен — отчего же я чувствую себя таким виноватым?
— Где ты был с одиннадцати до двух вчера днем?
Я смотрю ему в глаза.
— Исполнял поручение Его Величества на базаре.
Я рассказываю ему о встрече с коптским книготорговцем.
Второй служитель подходит ближе. Он мне не по душе: молодой, сытый, явно много о себе воображает, судя по тому, как тщательно борода его подстрижена по моде. Брови он, кажется, тоже выщипывает.
— Мы уже говорили с торговцем книгами и знаем, что ты был у него после полудня. Когда ты вернулся во дворец?
Он спрашивает так, словно уже знает ответ.
— Как раз перед дневным советом императора, — признаюсь я.
— И когда же это?
— Около двух.
— Тогда непонятно, где ты провел столько времени. Когда ты был на базаре, заходил ли ты в лавку
Маска моя на месте.
— Это имя мне незнакомо.
— Нам известно, что ты там был. Тебя видели, когда ты входил в лавку, и было это, — он смотрит на табличку с записями, — сразу после одиннадцати. На тебе был «белый бурнус с богатой золотой каймой».
Сердце мое пускается вскачь.
— А, сиди Кабур!.. Прошу прощения, я никогда не знал его по имени, мы не были так близки. Так вы говорите, беднягу убили? Какой ужас. Где же император будет теперь брать благовония? Ему нужны агар и ладан, он не хочет покупать ни у кого другого. Даже не представляю, что скажет Исмаил, когда услышит. Он очень расстроится. Осталась ли у торговца вдова, которую султан может одарить?
Мне кажется, у меня неплохо получается разыгрывать обеспокоенного слугу, но младшего служителя не отвлекает моя болтовня.
— Так ты не покупал запретные вещества для госпожи Зиданы? — говорит он.
— О небо, нет. И на твоем месте я бы не стал повторять такие гнусные сплетни о старшей жене императора.
— Она ведьма, все знают.
Я отворачиваюсь.
— У меня дела, я не могу торчать тут с вами, слушая пустое злословие.
Он хватает меня за руку. В прежней моей жизни он бы уже лежал, остывая, на земле, но при дворе Исмаила учишься укрощать природные порывы.
— У нас приказ кади — взять тебя под стражу, если ты откажешься говорить.
Так значит, они и в самом деле меня подозревают. Сердце мое начинает неприятно колотиться, и я вспоминаю голос, окликнувший меня на выходе из лавки травника. Он позвал сиди Кабура, но что если кто-то узнал меня в чужом обличье?
— Тот белый плащ, что был на тебе, — где он?
Благодарение Богу за Зидану.
— В моей комнате. А что?
— Человек, убивший сиди Кабура, не мог не запачкаться в его крови, — торговца жестоко зарезали.
Я выставляю ладонь, отгоняя зло, и старший служитель делает то же. Мы встречаемся глазами.
— Плащ у тебя? Можем мы на него взглянуть? А потом занимайся своими делами, — говорит он куда приветливее, чем его товарищ.
— Конечно. Это подарок самого императора, я им очень дорожу.
Окруженные стражами, мы идем сквозь грохот и суету продолжающейся стройки. Во втором дворе вырыли огромную яму, чтобы смешивать таделакт — особую штукатурку, которую можно отполировать до зеркального блеска. Работа трудная и тонкая, на нее иной раз уходят месяцы. Поначалу материал очень неустойчив. Вот и сейчас, когда мы проходим мимо, раздается крик, и один из рабочих, шатаясь, отступает назад. Он держится за лицо.
— Обожгло известью, — поясняю я, качая головой. — Может навсегда ослепнуть.
— Боже мой, — говорит старший служитель. — Бедняга.
— Выживет — считай, повезло.
— Иншалла.
Потом, подумав, он спрашивает:
— А если не выживет?
— Его бросят в раствор.
Служитель приходит в ужас.
— Покрутишься тут — увидишь вещи и похуже. Мы теряем где-то тридцать рабочих в день.
Дальше мы идем молча, хотя чем ближе к внутреннему дворцу, тем огромнее и роскошнее выглядят постройки, и я вижу, как старший служитель посматривает по сторонам. Его можно понять. В Марокко еще не затевалось ничего такой величины и размаха. Младшего служителя виды, похоже, оставляют равнодушным, и я начинаю подозревать, что он уже бывал во дворце. Кажется, он теряет терпение — при каждом шаге выпячивает подбородок, словно ничто не может отвлечь его от службы. Я прикидываю, не признаться ли в том, что я нашел труп сиди Кабура и сбежал, не заявив о случившемся, но что-то подсказывает мне, что служители настроены решительно, и я сделаю только хуже.