Жена тигра
Шрифт:
— Пожалуйста, перестаньте дергать меня за пиджак.
— Я запрещаю вам вставать! Ваш череп в данный момент заткнут, как пробкой, этими двумя пулями. Если хоть одну из них стронуть с места, то мозг попросту полезет наружу, точно пудинг. Я проявил бы сущее безумие, если бы позволил вам встать.
— А я окажусь сущим безумцем, если останусь здесь! — сказал он уже весьма раздраженным тоном. — Да ведь ваш венгр в любую минуту готов выйти наружу и позвать сюда людей. Тогда снова начнется эта ерунда с чесноком, осиновыми кольями и тому подобным. Да, я не могу умереть, но должен сказать, что весьма небольшое удовольствие, когда тебе в ребра втыкают колышки от палатки. Я и раньше имел достаточно всего этого, и
— А если я смогу пообещать, что деревенские жители не будут иметь к вам ни малейшего отношения? Вас осмотрят только настоящие доктора, в чистой больнице, на чистой кровати? Не будет никаких осиновых кольев, криков и проклятий? Может быть, тогда вы станете вести себя спокойно и позволите мне исполнить мой врачебный долг?
Он только рассмеялся мне в лицо, когда я сказал, что всего лишь хочу переправить его в полевой госпиталь, который находится километрах в двенадцати отсюда, чтобы там о нем как следует позаботились. Я также заявил, что пошлю в госпиталь Доминика, он потом вернется с людьми и санитарной машиной, так что из церкви мы сможем вынести Гаво прямо в гробу и постараемся, чтобы во время поездки ему было максимально удобно. Я даже слегка пошутил, сказав, что если он не собирается умирать, то ему нужно, по крайней мере, выбраться из церкви таким образом, чтобы его уж точно снова не пристрелили. Я все это говорил потому, что мне все-таки казалось, что в душе Гаво побаивается того человека, который в него стрелял. Он слушал, улыбался и смотрел на меня с большой симпатией. Казалось, ему необычайно приятно мое участие, он тронут моим желанием помочь и тем, как меня так тревожат его ранения и пули, которые застряли в черепе и не дают его мозгам выползти наружу. В итоге он полностью со мной согласился и пообещал остаться в церкви до тех пор, пока не приедут медики. Я хорошенько проинструктировал Доминика, которому предстояло пешком вернуться в наш госпиталь, а потом еще и заставить тамошнее начальство прислать сюда машину, носилки и кого-нибудь из полевых хирургов. Доминик очень нервно отнесся к этой идее, особенно его тревожило мое намерение остаться в церкви наедине с вампиром. Кроме того, парня явно не привлекала перспектива совершать среди ночи марш-бросок в двенадцать километров, особенно после того, что он только что здесь увидел, но Доминик все-таки внял моим доводам и согласился. Выйти он должен был немедленно и по пути отдать ближайшей патрульной группе приказ взять под карантин мост через реку, чтобы из этой деревни никто никуда не мог уйти или перебраться сюда с того берега реки. Гаво пожал Доминику руку, тот слабо улыбнулся ему в ответ и сразу ушел.
Я остался наедине с Гаво, зажег несколько светильников, и в церкви сразу стало немного светлее. Голуби на балках под куполом ворковали, то и дело перепархивая в полутьме у нас над головой. Я свернул свою куртку наподобие подушки, положил ее в гроб, потом вытащил бинты и принялся перевязывать Гаво голову, потому как очень боялся, что эти пули могут оттуда выскочить. Он вел себя очень терпеливо, время от времени поглядывал на меня все тем же коровьим взглядом. Впервые мне в голову пришла мысль о том, что этот тип просто пытается меня успокоить, внушить, что рядом с ним я в полной безопасности, могу спокойно лечь и уснуть. Потом, внезапно проснувшись, я увижу над собой его изменившееся лицо, налитые кровью глаза, точно у бешеного пса, а изо рта у него будет вылетать звериное рычание. Ты прекрасно знаешь, Наталия, что я в подобные вещи никогда не верил, но в эти мгновения вдруг понял, как искренне жалею бедного Доминика, который верит в существование вампиров.
Я стал расспрашивать Гаво, как случилось, что его утопили:
— Кто был тот человек, что держал вас под водой?
— Это совершенно неважно, — покачал головой Гаво. — Совершенно неважно.
— По-моему,
— Но какая разница? — удивился Гаво. — Он же меня не убил!
— Пока не убил, — заметил я.
На лице Гаво отразилось величайшее терпение. Перевязывая ему голову, я накрыл бинтом один его глаз, и теперь он стал похож на мумию из известного приключенческого фильма.
— Ничуть он меня не убил, — снова возразил Гаво.
Мне очень не хотелось возвращаться к теме его бессмертия, и я спросил:
— Почему же он пытался утопить вас?
Гаво вдруг выпалил:
— Потому что я сказал ему, что он скоро умрет.
«Боже мой, да ведь я, возможно, бинтую убийцу, который сам явился сюда, чтобы кого-то прикончить! — подумал я. — Вот почему его попытались сперва утопить, а потом стреляли ему в затылок! Это все было в порядке самозащиты, вот в чем все дело. Доминик всего с полчаса как ушел, и мне предстоит целую ночь провести наедине с этим человеком. Кто знает, что за это время может случиться?»
Я решил, что врежу ему по затылку, переверну гроб вместе с ним и постараюсь как можно скорее отсюда удрать, если он только попробует что-то предпринять по отношению ко мне.
— Так вы явились сюда, чтобы его убить? — спросил я.
— Разумеется, нет, — сказал Гаво. — Просто он умирал от туберкулеза. Вы, конечно, уже слышали, что тут творится, в этой деревне. Я пришел к нему только затем, чтобы сказать, что смерть его близка и я ему помогу, буду рядом, когда это случится. Успокойтесь, доктор. Вспомните кровь на подушках, жуткий кашель. Какой предварительный диагноз вы поставили, прежде чем сюда приехали?
Я страшно удивился и спросил:
— Так вы врач?
— Да, был когда-то врачом.
— А теперь? Вы священник?
— Не совсем священник. Нет, не совсем, — как-то неуверенно сказал он. — Но я вменил себе в обязанность быть рядом с умирающими. И с мертвыми.
— Вменили себе в обязанность?
— Да. Из-за моего дяди. Я должен с ним расплатиться.
— А ваш дядя… Он что, священник? — спросил я.
— Нет! — рассмеялся Гаво. — Но он немало делает для священников, очень большую работу для них выполняет.
Я уже закончил его бинтовать, но он так и не сказал мне, кто его дядя. Я даже стал подозревать, что это кто-то из политических радикалов, которые подстрекают людей и мутят воду на севере страны. В таком случае мне и впрямь было лучше не знать, кто его дядя.
— Вы, возможно, захотите установить личность того человека, который пытался вас убить, — сказал я. — Он ведь может и другим людям навредить.
— Очень сомневаюсь. Вряд ли кто-то еще намерен ему сказать, что он скоро умрет.
— Хорошо. Тогда мне хотелось бы знать, кто это, чтобы я мог дать ему лекарство и начать лечение.
— Никакие лекарства ему уже не помогут, — заявил Гаво. — Мне очень даже понятно, почему он так сердит. Я вовсе не виню его за то, что он пытался меня утопить. — Гаво помолчал, наблюдая за тем, как я убираю бинты в саквояж и закрываю его. — Люди всегда очень переживают, узнав, что вскоре должны умереть. Уж вам-то, доктор, это известно. Вы наверняка все время с этим сталкиваетесь.
— Да, пожалуй, — кивнул я.
— Люди начинают очень странно себя вести, — продолжал он. — Они вдруг как бы снова наполняются жизнью, начинают чего-то хотеть, за что-то сражаться, задавать разные вопросы. Но ведь именно ты сообщил им о скорой смерти. Поэтому люди хотят плеснуть тебе в лицо кипятком, избить до полусмерти зонтиком или запустить тебе в голову камнем. Они вдруг вспоминают о том, что давно должны были сделать, о тех людях, которых напрочь позабыли. Во всем этом — отказ от смерти, сопротивление ей. Такая непозволительная роскошь!