Жена
Шрифт:
– Потом мы все стали хохотать, пожимая друг другу руки с преувеличенным чувством курортной близости. Вообще мы встретились, как старые знакомые. Оказалось, что они сбежали из санатория, где их замучили режимом. Они специально заехали за нами, чтобы покатать нас на моторной лодке. Ялик они наняли в Симеизе у рыбаков, а двигатель принадлежал третьему из компании, некоему Яше, который оставался в ялике и возился со своей капризной машиной.
План был такой: зайти в Балаклавскую бухту, погулять в Балаклаве, посмотреть развалины генуэзской башни, выкупаться и к вечеру вернуться домой, в Георгиевский монастырь. Я тотчас с радостью согласилась. Дуся стала отказываться.
– Что вы! Как можно? - испуганно говорила она, поглядывая вверх, на видневшиеся в зелени зеленые крыши нашего дома отдыха. - Никак нельзя. В другой раз когда-нибудь.
– Когда же в другой раз, коли вы на днях уезжаете? - окал Андрей, глядя на меня умоляющими глазами. - Повлияйте, пожалуйста, на вашу подругу.
Я пыталась влиять.
– Нет, нет, - говорила Дуся. - Ни за что. Они еще нас куда-нибудь завезут, а потом утопят. Еще застрянем где-нибудь по дороге с этим никуда не годным моторчиком.
– Ручаюсь, чем хотите! - кричал Петя, таща Дусю за обе руки в шлюпку.
– Пустите! Ни за что!
– Повлияйте на свою подругу, - продолжал бормотать Андрей.
– Она поедет, не беспокойтесь, - шепнула я Андрею. - Она так только. Капризничает.
Я отлично знала, почему Дуся отказывается. Ее приводила в ужас мысль, что мы пропустим завтрак и обед, за которые были заплачены деньги. А ехать ей ужасно хотелось. Она упиралась. Все-таки Пете удалось втащить ее в лодку. Мы подъехали к берегу за нашими платьями. Здесь Дуся сделала отчаянную попытку выскочить из ялика. Но Петя крепко держал ее за руки. Спрыгнув по пояс в воду и всех облив, Андрей сбегал на берег и принес наши платья, держа их над головой.
– Яша, давай газ! - закричал Петя с таким отчаяньем в голосе, как будто от этого зависела его жизнь. - Право руля! Пошли!
Стуча, фыркая и отвратительно воняя бензином, ялик пошел в море. Его подхватили волны.
– Ей-богу, вы нас опрокинете где-нибудь, - говорила Дуся уже не так сердито. - Пустите руки. Дайте хоть, по крайней мере, надеть платье.
В это время на горе стали бить в рельс. Это был сигнал к завтраку. Дуся чуть не заплакала.
– Ну вот видите, - с откровенной досадой проговорила она, - и завтрак пропустили, и обед пропустим, и все на свете! Ну вас, в самом деле!
– Какой же это завтрак? - сказал Петя. - Небось одна манная каша на воде и больше ничего.
– Это не важно. За нее деньги заплачены.
– Ничего, мы вас такой камбалой угостим в Балаклаве, что закачаетесь, сказал Андрей, потирая руки.
– Не знаю я никакой вашей камбалы! - заметила Дуся ворчливо.
– А то как хотите, можно и повернуть, - сказал Петя лукаво.
– Чего там поворачивать. Уже все равно пропустили. - И вдруг, сверкнув загоревшимися глазами, бесшабашно крикнула: - Ехать так ехать!
И мы все опять захохотали без всякой основательной причины.
X
Наше внезапное путешествие в Балаклаву удалось на редкость.
В первую же минуту между всеми нами установились очень правильные и очень ясные отношения, что чрезвычайно важно для всякой компании, в особенности новой.
Петя сразу понял, что ухаживать за мной бесполезно. Он перенес свое внимание на Дусю и с первых же слов вступил с ней в отчаянный любовный поединок. Он беспрерывно атаковывал ее то шутками, то колкостями, то комплиментами, то лирикой. Он и не подозревал, бедняга, что Дуся, как говорится, другому отдана и будет век ему верна. А Дуся коварно умалчивала о том, что у нее в Москве остался "один человек", которого она любит без памяти. Она отбивала все Петины атаки, однако так осторожно, чтобы не потерять симпатичного и остроумного кавалера. Дуся чувствовала, что я это понимаю. И мы иногда, посмотрев друг на друга, начинали громко смеяться, хотя со стороны и могло показаться, что мы смеемся без всякой причины, как дурочки.
Андрей лежал рядом со мной на носу, крупный, плотный, - и по тому, как он старался не прикасаться своим плечом к моему плечу, я чувствовала всю его любовь и деликатность.
Высунувшись вперед и свесив головы, мы смотрели в несущуюся мутно-зеленую воду.
Пятый в нашей компании - Яша, которого в шутку называли "страдальцем за технику", или "извозчиком", был всецело поглощен своим чихающим, капризничающим мотором и какой-то засорившейся трубкой, "черт бы ее побрал".
И с каждой минутой мое сердце все жарче и жарче разгоралось, как бы раздуваемое широким морским ветром.
В Балаклаве мы замечательно пообедали во дворике у одного рыбака. Правда, хваленой камбалы не оказалось, но зато пожилая гречанка, с очень черными жирными волосами и доброжелательной улыбкой на желтом усатом лице, принесла нам в беседку громадную сковородку султанки. Маленькие розовые рыбки были связаны за хвосты пучками, по пяти рыбок в пучке. Они были почти досуха изжарены в оливковом масле и хрустели на зубах, как сухари: их можно было есть прямо с костями. Несмотря на лампадный вкус жареного масла, я не едала ничего более вкусного. Затем нам подали фаршированные баклажаны, приготовленные по-гречески, маслины и овечий сыр. Маслины мы с Дусей попробовали, но тотчас с ужасом выплюнули, чем вызвали презрительный смех мужчин. Все же остальное нам очень понравилось, и мы наелись до отвалу.
– Это вам не манная каша, - назидательно сказал Петя, как бы нечаянно обняв Дусю, но тотчас получил по рукам и обиженно отодвинулся.
Он посмотрел на меня, глубоко вздохнул и сказал:
– Ах, Ниночка, Ниночка, ей-богу, вы меня недооценили.
– Увы, Петя.
Мы выпили вина. Петя, Андрей и Яша с большим удовольствием пили мутное белое вино, принесенное из холодного погреба в глиняном домашнем кувшине. Но это вино было кислое. Ни мне, ни Дусе оно не понравилось. Мужчины опять посмотрели на нас с презрением. Специально для нас был заказан розовый мускат. Мы выпили его по лампадочке и совершенно разомлели.
Солнце стояло еще высоко. Короткие лиловые тени резко лежали на песке дворика. Осы летали над черной бутылкой муската. Маслянисто благоухали в зеленых кадках олеандры, осыпанные маленькими розовыми цветочками. Во дворе валялись якорь с облупившейся киноварью и несколько больших сухих пробок от сетей.
А сердце мое все разгоралось и разгоралось.
После обеда мы лазили на крутую гору осматривать развалины генуэзской башни. То Андрей, опередив меня, втаскивал меня за руку к себе, то я, опередив Андрея, подавала ему сверху руку и с трудом тащила к себе. В зияющих бойницах башни свистел морской ветер. Я взобралась на башню, на самый верх, и стояла там выше всех, развеваясь, как флаг. Я видела под собой всю балаклавскую бухту, отпечатанную, как на карте.