Женщина четвертой категории
Шрифт:
Опять цитата, подумала я, но с этой хоть все ясно, мальчик учил в школе басню дедушки Крылова.
– … когда пачки увидела, – продолжал Корявый. – Ты человек, и ничто человеческое тебе не чуждо…
Тут у меня в голове щелкнуло, и возникли воспоминания. Я увидела себя маленькой, разгребающей задний ряд на книжных полках в доме дяди Вани и тети Марфуни. Там рядом с Шопенгауэром и Ницше были латинские афоризмы. В оригинале звучало так – homo sum, humanum nihil alienum a me puto esse. Вот!
– Понимаю, не удержалась, с кем не бывает… – вдруг заворковал Корявый. – Верни бабки, и делу конец.
– Да не брала я бабок!
– Ой ли?
– Сука буду! Век свободки не видать!
Он точно не нюхал зоны – эти слова были для него пустым звуком. Зато Агнесса Софокловна поняла, что дело серьезное, и тихо опустилась на пол. Кажется, даже в обмороке…
– Слушай еще раз. Мы все знаем. Наталья хранила деньги, полмиллиона баксов, но не свои. Ей их просто вручили для дальнейшей передачи. А ты сдуру сперла всю сумму. Повторяю – мы все знаем, мы видели тебя с этими долларами. Перестань корчить дурочку.
– Нет у меня никакох баксов!
– Знаю, что нет. Дома прятать ты их не стала. Поэтому мы даем тебе срок – сутки…
– Ты что, охренел? Где я тебе возьму полмиллиона за сутки?!
С тем же успехом он мог требовать и полтораста миллионов. Да что полтораста! В лучшем случае, обежав все квартиры и настреляв, у кого только можно, я наковыряла бы баксов двести…
– Понял, – сказал Корявый. – Деньги уже на счету. Значит, двое суток…
– Ты охренел! – тупо долбила я. – Ты охренел, Корявый!
– Ну, трое суток. Или…
– Или что?
– Или плохо. Лягусика твоего мы убивать не станем, но сдадим в подпольный публичный дом. Хотя, по мне, лучше умереть, чем обслуживать потных извращенцев.
Да хоть потных – чуть было не воскликнула я. Раз нас не пеленают в одеяла и не везут под венец с кляпом во рту, то хоть извращенец – не все же они садисты, есть и очень симпатичные извращения…
– А что за публичный дом? Какие там условия? – осторожно осведомилась я.
Агнесса Софокловна на полу зашевелилось. Ей тоже стало интересно.
– Условия, условия… – пробормотал Корявый. – Плохие условия!
– Но хоть кормят?
– Десять дней тебе! – вдруг заорал он. – Сунешься в ментовку – узнаем, плохо будет! Чтоб за десять дней было полмиллиона баксов!
– А если нет? Что вы со мной сделаете?.. – трепеща, спросила я.
– Детка, детка!.. – громко зашептала Агнесса Софокловна. – Может, им там заложница нужна?
– Десять дней! В одиннадцать тридцать вечера! Поняла, нет?
– Погоди, Корявый! Мы насчет публичного дома не договорились! Если условия сносные, то можно ведь отработать эти полмиллиона!.. – завопила я, но он уже отключился.
– Вот дурак! – с чувством произнесла я. – Только-только серьезный разговор завязался, а он в истерику впал!
– Да, детка, мужчинка нынче какой-то хилый пошел, – согласилась Агнесса Софокловна.
Возможно, ей было виднее. Вон у Яши Квасильевой обе свекрови – кладезь премудрости. И наша Агнесса Софокловна, если приодеть, поселить в особняке и вместо Дюшки пристегнуть к ней какого-нибудь крокодила, тоже еще себя покажет! Ведь что такого выдающегося в этих свекровях? Только то, что они вовремя подсуетились и подсунули своих сыночков несравненной Яше… ой!
Что за чушь я несу?
Как я посмела усомниться в святости всего семейства Яши Квасильевой?!?
Я изо всех сил хлопнула себя по лбу.
Все-таки трудное детство сказывалось – я никак не могла отдаться поклонению Яше Квасильевой со всей страстью души, самозабвенно и беззаветно, а постоянно какая-то не та мыслишка проскакивала…
Вот! Вот теперь я отвлекусь самым правильным образом и расскажу про свое детство. Именно сейчас, когда Лягусик в смертельной опасности, самое время вспомнить всю родню до седьмого колена. Так нас научила Яша Квасильева – и от этого мы не отступимся.
Итак, меня воспитывали в так называемой неблагополучной семье. Бабка Перлюстрация, в честь которой меня назвали, уже мало что могла, все больше предавалась загадочным воспоминаниям. Мне было лет семь или восемь, когда она скончалась; маменька чуть ли не из роддома сбежала в неизвестном направлении; папенька, поняв, что сам с дочкой не управится, привел домой невероятную тетку, которая гоняла его, как цуцика, да и мне доставалось. Правда, порядок в доме она соблюдала и многому меня выучила – это и спасло нас с Лягусиком в трудную минуту.
Профессия у папаньки была толковая – щипач. Он отирался в общественном транспорте и ни разу не возвращался домой без чужого кошелька. Но при таком ремесле нельзя пить. А мой предок, удрученный неудачной семейной жизнью, стал прикладываться к горлышку все чаще. И в конце концов попался на горячем и угодил на зону. Я осталась с его боевой подругой Фроськой.
Честно говоря, после того, как его посадили, нам с Фроськой стало только лучше, потому что папашка нажирался каждый день, как, как… Достойного сравнения я подобрать не могу. Ни один представитель животного мира не способен нажраться до такой степени.
Моя приемная мамаша Фроська вздохнула с облегчением, когда он загремел за решетку, и я уж обрадовалась, что она исчезнет с горизонта. Но во Фроське проснулось что-то вроде чувства ответственности. Пьяная она была грозна и ужасна, трезвая – покупала мне карамельки и пряники. То есть, как умела – так и воспитывала. Интересно было то, что Фроська презирала бюрократию, и в результате я не получила вовремя паспорт, потом осталась без прописки, это коренная-то москвичка! Я понятия не имела, какие такие документы должны быть у законопослушного гражданина.