Женщина до весны
Шрифт:
Батраков от неожиданности тоже закричал:
— Да вы что, мамаша?!
И заговорил, торопясь, чтобы мать не успела снова замахнуться.
— Мы же по-хорошему, женимся, за паспортом приехали, расписаться…
— Сука, — сказала мать уже спокойно, и это вышло еще страшней, — я ведь уже в розыск подала, фотку распечатали. Отец все забросил, в область ездил, сейчас, вон, в Москве. Думали, лежит где в болоте убитая, хоть бы тело отдали похоронить. Ох, сука…
— Мам, — забормотала Татьяна, — ну что ты, мам…
— Со двора чтоб не вылазила! —
Татьяна стояла, опустив голову, растерянная и жалкая, Батраков и не думал, что она может быть такой. Он не выдержал, вступился:
— Зря вы, мамаша. Ну, ошиблась, каждый может ошибиться. А теперь все будет по-другому.
Мать словно впервые заметила его, оглядела медленно и бросила дочери:
— Нашла блаженного…
Потом она все же отошла, чуть помягчела, и стало видно, что не так уж она и стара, лет сорок пять, наверное. Молча накрыла на стол, нарезала хлеба, сала. Но видно было, что Татьяну не простила и прощать не собирается: миски с толченой картошкой ставила рывком, не глядя, словно собакам швыряла. И сама за стол не села.
Батраков, привыкший ко многому в жизни, в том числе и к женской злости, вежливо благодарил, ел спокойно и все хвалил. Кончилось тем, что мать все же поинтересовалась:
— Ну, а ты кто ж такой будешь?
— У меня, мамаша, шесть специальностей, — ответил Батраков и рассказал про все шесть. Женщина вздохнула и посмотрела на него с жалостью, что Батракова не обидело и не огорчило: не важно, как смотрит, важно, что от Татьяны отвлеклась.
Пришла младшая Татьянина сестра, удивилась, даже обрадовалась, но обнялась сдержанно и малость брезгливо — подставила для поцелуя скулу. Батракова она восприняла спокойно, спрашивать ни о чем не стала, но, уходя в другую комнату, пренебрежительно хмыкнула в дверях.
Татьянина мать, как и его собственная в первый вечер, спросила, вместе им стелить или отдельно, и Батраков тоже сказал, что отдельно. И опять в глазах женщины шевельнулась жалость:
— Дурак ты, парень. Пользовался бы тем, что есть, другого от нее все равно не дождешься.
Татьяна сидела, будто разговор не о ней.
Ему постелили в теплой пристройке. Ночью невеста пробралась к нему, скользнула под старое, в прорехах, ватное одеяло. Батраков стал ее успокаивать, уговаривал не обижаться на мать. Татьяна тихо засмеялась и зашептала ему в ухо:
— Стасик, радость моя, да не бери в голову. Думаешь, переживаю? Ну, дала по морде, выполнила родительский долг. Первый раз, что ли? Я ведь для них давно отрезанный ломоть, чем я дальше, тем матери лучше.
— Мать все же, — возразил Батраков. — любит тебя.
Татьяна усмехнулась и сказала убежденно:
— Меня в этой жизни любить некому. Вот если только ты не откажешься.
— Я-то не откажусь, — заверил он. Подумал, что самому спрашивать не надо, но все же спросил: — А ты?
— Что я, совсем уж дура?
Прижалась к нему, заласкала, места нецелованного не оставила и неслышно прокралась назад в дом.
Вытащу, думал Батраков, из всего вытащу. Ведь хороший человек, ну как они все не понимают? Ну, надурила, да. Зато человек какой. Где еще такую найдешь? За всю его жизнь только две таких и было. Галия да она.
Опять вспомнился маленький поселок при новой станции, весь из сборных домов, голое, жалкое, крохотное кладбище — могила Галии была второй. Цементную плиту положили зимой, весной она ушла в грязь, потом пришлось сверху класть другую. Съездить бы туда, обязательно надо, ведь ни разу потом не был…
Татьяна послушалась мать, со двора не выходила. Но какие уж тайны в деревне! Когда Батраков шел улицей к Татьяниному мужу, встречные оглядывались.
У калитки Батраков заколебался. Открыть и войти? Нельзя, не гость. Стучать? Кто услышит? На всякий случай он все же потряс калитку — тут же равнодушно и кратко взлаяла собака, словно звонок продребезжал. Батраков стоял у забора, ждал.
Минуты через две из дома вышла женщина в годах — свекровь, наверное. До калитки она не дошла, остановилась на середине тропки и молча оглядела Батракова, после чего повернулась и снова ушла в дом.
Ладно хоть увидела, подумал он.
Еще через несколько минут вышел парень лет тридцати. Он, наверное, кто же еще. Муж.
Парень подошел к калитке и молча, как женщина до него, уставился на Батракова. Был он без пальто и без шапки, в толстом, домашней вязки, свитере. В руке гнутый железный прут, каким мальчишки зимой гоняют мяч или консервную банку. Драться, что ли, собирается?
Драться с парнем было нельзя, это Батраков понял сразу. Уж больно силы не равны: щупленький, росточком чуть повыше Татьяны, и как драться, если за этим недобро молчащим парнем вся справедливость? Ведь не он увел у Батракова жену, Батраков у него. А хочет увести еще и дочку.
Ладно, усмехнулся про себя Батраков, до смерти не убьет.
— Ну? — сказал парень.
— Да вот разговор есть, — объяснил Батраков.
— Слушаю.
— Батраков моя фамилия.
— Очень приятно. — Насмешки в ответе не было, видно, вежливая фраза вылетела автоматом, и от этого лицо парня стало еще напряженней и злей.
— Так уж вышло, что мы с Татьяной познакомились… не здесь, конечно, там, у нас, — Батракову казалось важным это уточнить, чтобы парню было не так обидно, — ну и вот… Извините, конечно… Что замужем она, узнал поздно… Получилось, вот…
— Ну, допустим, — выговорил парень.
— Вот и хотелось бы… по-человечески… раз уж получилось…
— Чего надо? — резко оборвал парень. Он так и не открыл калитку.
— Зачем злишься-то? — попытался урезонить его Батраков. — Я же твоего ничего не украл, я ведь…
— Чего надо?! — уже в полный голос заорал тот.
Это было некрасиво. Батраков сухо сказал:
— Во-первых, паспорт.
— Допустим. — Парень загнул палец на руке, свободной от прута.
— Трудовая.