Женщина-дьявол
Шрифт:
— Брат мой, вы нарушили долг монаха!
— Я?
— И вы будете наказаны за это по заслугам! Наш достопочтенный настоятель отец Григорий приказал, чтобы вас на месяц заперли в монастырскую тюрьму на хлеб и воду, причем каждое утро и вечер подвергать вас бичеванию!
— Но что же ужасного совершил я? — с отчаянием воскликнул Жак.
— Как? И вы еще спрашиваете? Разве вчера вы не напились допьяна?
Жак вместо ответа только поднял взор на корреджидора. Так в этом-то и заключается его страшное преступление? Но если наказывать за злоупотребление дарами Бахуса, то почему же все остальные монахи, сам отец корреджидор и, наконец, сам настоятель ходят на свободе?
Должно быть, корреджидор так и истолковал взгляд Жака; по крайней мере он продолжал в пояснение:
— Но это еще не большая вина. Скверно то, что вы допустили пострадать монастырские интересы! Это непростительно!
— Но в чем же я нарушил интересы монастыря?
— Разве вы вчера ровно ничего не насбирали?
— Как ничего? Наоборот, сбор был довольно удачен.
— Ну, так куда же девался весь сбор?
— Как «куда девался»? Но ведь отец Амвросий отвел в монастырь осла и захватил суму…
— Постыдитесь! Осла привели вы сами вчера ночью! Но, конечно, вы были так пьяны, что еле держались на ногах и не можете теперь вспомнить происшедшее!
— Но это невозможно! Я отлично помню…
— А, так вы еще упорствуете? Ну хорошо же! Пусть сам отец Григорий разберет ваше дело! — и корреджидор повлек растерявшегося монаха к отцу-настоятелю.
О. Григорий встретил Жака чрезвычайно сурово и с места в карьер принялся отчитывать его за потерю монастырской сумы. Жак стал энергично защищаться; он рассказал все происшедшее с ним и в заключение воззвал к самому о. Григорию, который тоже был в таинственном доме и, следовательно…
— В каком таинственном доме? — сурово перебил его настоятель. — Вы бредите? Но ведь я целую неделю не выходил из монастыря? Малый еще не протрезвился и несет с похмелья чушь, — обратился он к корреджидору. — Отведите его в темницу, пусть он там проспит хмель!
Жака тут же повлекли в узилище, кинув ему связку соломы вместо ложа и поставив кружку воды да ломоть хлеба для пропитания на сутки. Воде Жак очень обрадовался: известно, что после неумеренного пьянства на следующий день бывает страшная жажда. Поэтому он первым делом накинулся на воду и залпом опорожнил всю кружку, не обращая внимания на какой-то странный привкус воды. Затем он улегся на солому и принялся мечтать о таинственной красавице, обещанной ему вчерашним чародеем.
Но скоро усталость и остатки хмеля сделали свое дело — Жаком овладела сонливость, и он заснул.
Вдруг в лицо ему ударил яркий свет, заставивший его проснуться. Перед ним с факелом в руках был паж Амедей, под мышкой у него был пакет. Развернув этот пакет и достав оттуда богатое пажеское одеяние, Амедей сказал:
— Да ну же, проснись, друг мой! Ты опять видишь во сне, будто ты монах! Одевайся скорее и проспись!
Х
Жак, окончательно подавленный всем тем таинственным, что ворвалось в его судьбу, покорно стал одеваться. Тогда паж взял его за руку и повел к выходу. Когда они проходили по монастырскому двору, Жак сказал:
— Как тихо сегодня в монастыре!
— Это доказывает, что ты все еще спишь глубоким сном! — ответил ему Амедей.
— Я сплю? Но как же я могу ходить, разговаривать?
— Это тебе только кажется, а на самом деле этого нет! — Как странно! — прошептал растерянный монах.
— О, да, сны порой бывают очень странными! — согласился Амедей. — Вот, например, как, по-твоему, зовут тебя и кто ты?
— Я? Жак Клеман, монах ордена доминиканцев!
— Полно, друг мой! Это тебе лишь во сне представляется! На самом деле тебя зовут Амори, ты — сын сира де Понтарлье и состоишь на службе у герцогини Монпансье!
Они вышли из монастыря и углубились в сеть темных улиц. Жак жадно вдыхал свежий воздух. Вдруг паж Амедей оглянулся и испуганно вскрикнул. Жак тоже оглянулся, но не увидел ровно ничего. Зато и пажа Амедея он тоже не увидел больше: юноша исчез, словно растаял в воздухе!
Напрасно Жак звал, кричал — никто не отзывался. Пошатываясь побрел он по улице. Наконец силы изменили ему, голова окончательно отяжелела, и он без чувств опустился прямо на мостовую, ухватился руками за тумбу и так заснул.
Проснулся он от резкого толчка: перед ним стоял отец корреджидор и звал к настоятелю. Пошатываясь вышел Жак из кельи и был принужден выслушать суровую отповедь настоятеля. Затем ему было приказано отправиться за сбором подаяний и постараться возместить убыток, нанесенный им накануне монастырской казне.
Жак влез на осла, целый день собирал подаяния, к вечеру вернулся, сдал собранное казначею и был опять отправлен в тюрьму, так как ему предстояло еще целый месяц отбывать это наказание.
Но Жак уже не протестовал и не сопротивлялся: он был во власти каких-то таинственных сил, бороться с которыми ему было не под силу. Он философски утолил голод куском грубого хлеба, жадно опорожнил кружку с водой и улегся на солому, чтобы забыться крепким сном.
Проснулся он оттого, что кто-то сильно тряс его за плечо. Жак вскочил: он был на улице, а перед ним стоял полицейский, который с добродушной улыбкой сказал:
— Ну и мастер же вы спать на улице, господин Амори!
— Амори? — воскликнул монах и изумленно посмотрел — себя: он опять был в нарядном костюме Амори!
— Господи! — простодушно ответил полицейский. — Кажется, я не ошибаюсь и имею дело с господином Амори! Жак не выдержал и со слезами в голосе крикнул:
— Да что же это такое? Кто я, наконец: паж я или монах? В своем уме я или нет?
— Уж не знаю, — ответил полицейский, — в своем ли вы уме теперь, но что еще недавно были рехнувшись, так уж это так! Да, милый господин Амори, любовь до добра не доводит! Вы неосторожно влюбились в свою госпожу, прекрасную герцогиню
Монпансье, и эта любовь так повлияла на ваш мозг, что вы вдруг стали воображать себя монахом!