Женщина Габриэля
Шрифт:
Стиснув стеклянную банку со смазкой, которую она попросила у Гастона, Виктория ступила вперед.
Лицо Габриэля было поднято к душевым струям, волосы слиплись и потемнели. Вода омывала его мускулистую спину, тугие ягодицы и длинные, длинные ноги.
Он был прекрасен. Гораздо, гораздо прекраснее любого другого мужчины, которого она когда-либо видела.
Габриэль знал, что Виктория вошла в ванную. Он знал, что Виктория наблюдает за ним.
Он знал, что Виктория собирается сделать.
Он медленно опустил голову. Потемневшие от воды волосы облепили его голову сзади,
— Я убью тебя, если ты прикоснешься ко мне, Виктория.
Голос Габриэля был отстраненным; напряжение пронизало воду и клубы пара.
— Меня не было бы здесь, Габриэль, если ты не хотел, чтобы я коснулась тебя, — спокойно ответила Виктория. И знала, что это правда.
Мужчина, ответственный за ее пребывание в доме Габриэля, знал его потребности. Он предоставил Викторию для их удовлетворения.
— Мое имя не Габриэль.
Виктория собралась с духом в ожидании истин, которые она познает этой ночью.
— Какое тогда?
— Garcon. Con. Fumier.
Виктория знала, что garcon по-французски означает «мальчик». Словасon и fumier не входили в ее словарный запас французского. Как и portail, влагалище женщины, и godemich'e, кожаный фаллос.
— Мы не ответственны за то, как нас называют другие, — ровно ответила она.
— Вы знаете, что такое con, мадемуазель?
Голос Габриэля отдался глухим эхом в медном гроте над ровными брызгами воды.
— Нет, — правдиво ответила Виктория.
— Ублюдок. Ты знаешь, что означает fumier?
— Нет. — Но она не сомневалась, что Габриэль собирается просветить ее. — Я не знаю.
— Fumier означает кусок дерьма. Канавы заполнены нечистотами; я родился в канаве. Я жил в канаве. Безымянный ублюдок. Это не проституция сделала меня таким, каков я есть, — сказал Габриэль в сгущающемся пару, пока его омывала вода, — а жизнь.
Цена выживания.
— В том, чтобы жить, нет греха, Габриэль.
Нет греха в том, чтобы жить. Нет греха в том, чтобы любить.
Виктория знала, что потребуется гораздо больше, чем слова, чтобы убедить Габриэля в истинности ее утверждений.
— Однажды я увидел витраж в соборе. На нем было два ангела; я не знал, что это ангелы. У одного были темные волосы, у другого — светлые. На ступенях церкви сидела старуха, жалкая побирушка, которая просила милостыню у нищих. Я спросил ее, кто les deux hommes — те два человека. Она сказала, что это ангелы. Она сказала, что белокурый ангел — это Габриэль, Божий посланник. Майкл, темноволосый ангел — Божий избранник. Она сказала, что на небесах нет голода, и что ангелы не просят подаяние. Майкл и Габриэль, сказала она, — любимые ангелы Бога.
Пар вздымался из медного грота, забиваясь в нос и грудь Виктории.
— Когда я увидел Майкла в Кале, он был полузаморенным мальчиком с голодными глазами, который не стал бы просить и не знал, как украсть. Он напомнил мне темноволосого ангела с витража. Я хотел быть похожим на него; я хотел иметь глаза, которые жаждали большего, чем корка хлеба и теплое, сухое место на ночь. Я хотел быть ангелом, поэтому я взял имя ангела. Когда французская мадам предоставила мне шанс избежать бедности, я ухватился и за него. И ухватился бы снова. Не совершай ошибки, я — ублюдок. Если ты прикоснешься ко мне, я причиню тебе боль. И уверяю тебя, Виктория, я могу причинить тебе боль такими способами, которые тебе и не снились.
Чувства сжимали грудь Виктории до тех пор, пока у нее не перехватило дыхание от гнета и пара. Страх был слишком узнаваем, но его вытеснило нечто другое.
Боль Габриэля.
В ее власти было остановить его боль. Если у нее хватит храбрости.
— Мы делаем то, что необходимо, чтобы выжить, — спокойно сказала Виктория. Слыша эхо прежних слов, ее, его…
«Я сожалею, что вас продали против вашей воли.
— Но это произошло не против моей воли, мадемуазель».
— Мы, Виктория? — без любопытства спросил Габриэль. По нему струилась вода.
— Да, — решительно ответила Виктория. — Мы.
Иначе она не продала бы свою девственность с аукциона в доме Габриэля. И никогда не встретила бы белокурого ангела, тоскующего по любви.
Габриэль повернулся так быстро, что от его движения у Виктории перехватило дыхание. Или, возможно, у нее перехватило дыхание оттого, что она впервые увидела его совершенно голым.
Вода склеивала зубчиками его ресницы, стекала по подбородку, каплями усеивала блестящие коричнево-белокурые волосы, которые покрывали его грудь и стрелой спускались к паху.
Виктория уставилась на него.
Он был возбужден. Вода струилась с похожей на луковицу головки его налившегося члена.
Мускулы внутри ее влагалища сжались от желания.
Она мельком видела Габриэля предыдущей ночью, пока он надевал презерватив, и еще более кратко, когда шел к ней с его вложенной в резиновые ножны мужественностью, выступавшей из расстегнутых серых шерстяных брюк.
Это был бесстыдно обнаженный мужчина, синие вены пульсировали, каждый оттенок цвета был на виду — бледная плоть, темная плоть, плоть с фиолетовым отливом. Два тугих кожаных холмика покачивались под соломой потемневших от воды волос.
У Виктории не было ни малейших сомнений, что Габриэль мог причинить ей боль невообразимыми способами. Так же, как причиняли боль ему самому.
Как не было у неё и сомнений в том, что он бы пошел на это.
Ее выбор…
Виктория медленно подняла ресницы.
Сквозь клубящиеся завитки серого пара пристальный взгляд Габриэля был невыразительным и бескомпромиссным. Глаза мальчика, который хотел быть ангелом, и мужчины, который потерял обещание рая.
Впервые Виктория была рада шести месяцам, лишившим ее еды, одежды и, в конце концов, крова. Она была рада даже своим костям, которые были слишком острыми, и своей плоти, слишком туго обтягивающей их.