Женщина в депрессии
Шрифт:
Несколько месяцев спустя, когда психотерапевт женщины в депрессии внезапно и неожиданно умерла — из-за того, что полиция определила как «случайная» токсическая комбинация кофеина и гомеопатического средства для подавления аппетита, но какую комбинация, учитывая глубокое медицинское прошлое психотерапевта и знание химических взаимодействий, только человек в глубоком отрицании не принял бы за в каком-то смысле намеренную — не оставив никакой записки или кассеты или воодушевляющих последних слов кому-либо из знакомых и/или клиентов, которые, несмотря на свои ослабляющие страхи и изоляцию и механизмы защиты и рудиментарные раны от травм прошлого, приходили к ней сблизиться и эмоционально впустить ее в себя, хотя это и делало их уязвимыми к возможности травм потери и покинутости, женщине в депрессии эта травма свежей потери и покинутости показалась настолько жестокой, ее итоговые агония и отчаяние и безнадежность такими невыносимыми, что теперь ей, как ни иронично, пришлось отчаянно и неоднократно связываться на еженощной основе с Системой Поддержки, иногда обзванивая трех или даже четырех подруг за вечер, иногда звоня одним и тем же подругам два раза за ночь, иногда в очень поздний час, иногда даже — женщина в депрессии была до тошноты уверена — будив их или прерывая на середине здоровой, приятной сексуальной интимности с партнером. Другими словами, инстинкт самосохранения в турбулентности пробудившихся чувств шока и скорби и потери и покинутости и горького предательства, последовавших после внезапной смерти психотерапевта, теперь вынудили женщину в депрессии забыть врожденные чувства стыда и неполноценности и смущения из-за того, что она жалкое бремя, и со всей силой опереться на сострадание и эмоциональную заботу Системы Поддержки, несмотря на то, что это, как ни иронично, было одной из двух областей, в которых женщина в депрессии наиболее яростно сопротивлялась
Даже не считая сокрушительных проблем покинутости, неожиданная смерть психотерапевта не могла случиться в более неподходящий момент с точки зрения пути к выздоровлению женщины в депрессии, ведь она (т. е. подозрительная смерть) произошла именно тогда, когда женщина в депрессии, благодаря терапевтическому процессу и влиянию близких отношений типа психотерапевт-пациент на ее (т. е. женщины в депрессии) невыносимые изоляцию и боль, начала разбираться и обрабатывать некоторые критические проблемы со стыдом и обидой. В рамках процесса скорби женщина в депрессии поделилась с участниками Системы Поддержки тем, что ей казалось, что она, как она поняла, переживала значительную травму и мучения и чувства изоляции даже в самих отношениях с психотерапевтом, понимание, над которым, как она сказала, они с психотерапевтом как раз вместе работали и которое изучали. Один из примеров, которыми поделилась женщина в депрессии по междугороднему, было то, что она обнаружила и боролась во время терапии с чувством — что иронично и унизительно, учитывая нездоровую озабоченность родителей деньгами и чего ей в детстве стоила эта озабоченность — что сейчас, во взрослом возрасте, ей приходится платить психотерапевту 90 долларов в час, чтобы та ее внимательно слушала и честно и сочувственно отвечала; т. е. было унизительно быть вынужденной покупать терпение и сочувствие, как признавалась женщина в депрессии психотерапевту, плюс вызывало отголосок такой же детской боли, которую она (т. е. женщина депрессии) была так рада забыть. Психотерапевт — внимательно и неосуждающе подойдя к тому, что, как позже женщина в депрессии призналась Системе Поддержки, можно было легко интерпретировать всего лишь как нытье из-за дороговизны психотерапии, и после долгой и взвешенной паузы, во время которой и психотерапевт, и женщина в депрессии смотрели на яйцевидную клетку, которую психотерапевт в этот момент сложила ладонями на коленях {4} — ответила, что, хотя на чисто интеллектуальном или «головном» уровне она могла бы со всем уважением не согласиться с «предположительным содержанием» того, о чем говорила женщина в депрессии, тем не менее она (т. е. психотерапевт) всем сердцем поддерживает женщину в депрессии в любых признаниях о чувствах, которые в ней (т. е. в женщине в депрессии{5}) вызывают сами психотерапевтические отношения, чтобы можно было их вместе обработать и исследовать безопасные и подходящие среды и контексты для их выражения.
Воспоминания женщины в депрессии о терпеливых, внимательных и неосуждающих ответах психотерапевта даже на ее (т. е. женщины в депрессии) самые злобные и по-детски нелепые жалобы как будто вызывали еще большие, еще более невыносимые чувства потери и покинутости, как и свежие волны обиды и жалости к себе, которые, как отлично знала женщина в депрессии, были в высшей степени отталкивающими, как она заверила подруг, составлявших Систему Поддержки, доверенных подруг, которым женщина в депрессии к этому времени звонила почти постоянно, иногда даже среди дня, с рабочего места, набирая междугородние номера и упрашивая их отнять время от их собственных испытывающих, стимулирующих работ и сочувственно выслушать и вести диалог и помочь женщине в депрессии найти способ обработать эту скорбь и потерю и найти способ выжить. Ее извинения за обременение друзей в дневные часы на рабочих местах были продуманными, запутанными, многоголосыми, барочными, безжалостно самокритичными и практически постоянными, как и выражения благодарности Системе Поддержки только за то, что они Были С Ней, только за то, что помогали ей снова почувствовать способность доверять и рисковать связываться с людьми, пусть даже немного, потому что женщина в депрессии поделилась, что чувствовала, как будто благодаря резкому и молчаливому уходу психотерапевта узнала снова и с новой сокрушительной ясностью, делилась она по головному телефону рабочей станции, как мало и как далеко были люди, с которыми она могла хотя бы надеяться по-настоящему общаться и делиться и создать здоровые, открытые, доверительные, взаимно полезные отношения, на которые можно опереться. Например, ее рабочее окружение — как она, с готовностью признала женщина в депрессии, уже много раз утомительно ныла — было совершенно дисфункциональным и ядовитым, а совершенно неподдерживающая рабочая атмосфера превращала саму идею связаться с коллегами с какой-либо пользой в гротескную шутку. А попытки женщины в депрессии вырваться из эмоциональной изоляции и попробовать культивировать и развить заботливых друзей и отношения в сообществе с помощью церковных групп или полезных курсов йоги или духовных сообществ и тому подобного оказались такими мучительным, как она поделилась, что она почти умоляла психотерапевта отозвать свое мягкое предложение, что женщина в депрессии обязательно должна все это попробовать. Ну а что до идеи снова сесть в седло и рвануться на гоббсовский мясной рынок «мира свиданий» и вновь попытаться найти и установить какую-либо здоровую, заботливую, функциональную связь с мужчинами в плане физических интимных партнерских отношений или хотя бы просто как близкие и поддерживающие друзья — на этих словах женщина в депрессии горько смеялась в головной телефон, который она надевала у терминала в своей кабинке на рабочем месте, и спрашивала подругу, с которой она сейчас делилась, которая знала ее не хуже любой другой участницы Системы Поддержки, разве нужно углубляться в описание неисправляемой депрессии и напряженной самооценки и проблемы с доверием, которые превращали саму эту идею в маниловский полет икаровской фантазии и отказ? Взять только один пример, продолжала делиться женщина в депрессии с рабочей станции: во втором семестре первого курса в колледже произошел травмирующий инцидент, во время которого женщина в депрессии во время игры в лакросс между колледжами сидела одна на траве рядом с группой популярных уверенных в себе студентов-парней, и издалека подслушала, как один из них, смеясь, сказал об одной студентке, которую женщина в депрессии немного знала, что единственная существенная разница между этой девушкой и туалетом в уборной была в том, что туалет не шатается за тобой повсюду после того, как его используешь. Пока она делилась с поддерживающими подругами, на женщину в депрессии внезапно и неожиданно нахлынула волна эмоциональных воспоминаний об одном из первых сеансов, на которых она впервые рассказала психотерапевту об этом случае: они вместе работали над чувствами во время неприятной открытой стадии терапевтического процесса, и психотерапевт предложила женщине в депрессии определить, какое чувство вызвало у нее (т. е. у женщины в депрессии) это подслушанное ругательство в первую очередь: злость, одиночество, испуг или грусть.{6} {7}
К этому этапу процесса скорби, последовавшему после смерти, возможно, от собственной руки (т. е. руки психотерапевта) психотерапевта, чувства потери и покинутости женщины в депрессии стали такими напряженными и ошеломляющими и так перевесили ее рудиментарные защитные механизмы, что, например, когда какая бы подруга, с которой связалась женщина в депрессии, наконец не признавалась, что ей (т. е. «подруге») ужасно жаль, но ничего не поделать, ей абсолютно необходимо повесить трубку и вернуться к требованиям насыщенной, яркой, «бездепрессивной» жизни, первобытный инстинкт, который казался не чем иным, как инстинктом эмоционального самосохранения, заставлял женщину в депрессии отбрасывать последние распыленные остатки гордости и бесстыдно умолять о двух или хотя бы одной минуте времени и внимания подруги; и если «сочувствующая подруга», после выражения надежды, что женщина в депрессии поймет, как стать мягче и сострадательней к себе же, твердо стояла на своем и изящно заканчивала беседу, женщина в депрессии почти не тратила времени на бездумное прослушивание гудка и не грызла надкожицу указательного пальца и не терла ладонью лоб и не чувствовала ничего, кроме первобытного отчаяния, а лишь в спешке набирала следующий номер из десяти цифр из Телефонного Списка Системы Поддержки, списка, который к этому этапу скорби был несколько раз фотокопирован и лежал в телефонной книжке женщины в депрессии, файле PHONE.VIP терминала ее рабочей станции, бумажнике, в застегнутом тайном внутреннем отделе сумочки, в шкафчиках в Центре Йоги и Центре Здорового Питания и в особом вручную сделанном кармашке на нахзаце кожаного Дневника Чувств, который женщина в депрессии — по предложению покойного психотерапевта — всюду носила с собой.
Женщина в депрессии поделилась с каждым доступным участником Системы Поддержки по очереди какой-либо порцией волны эмоционально чувственных воспоминаний о сеансе, на котором она впервые открылась и рассказала психотерапевту о случае, когда смеющиеся парни сравнивали студентку колледжа с туалетом, и поделилась, что она никогда не забывала этот случай и что, хоть у нее не было особых личных отношений или связи со студенткой, которую мужчины сравнили с туалетом, и она даже плохо ее знала, женщина в депрессии наполнилась, на игре в лакросс между колледжами, ужасом и сопереживательным отчаянием от пафоса идеи, что студентка может быть объектом насмешек и веселого межполового презрения без ее (т. е. студентки, с которой, как вновь призналась женщина в депрессии, она почти не соприкасалась) ведома. Женщина в депрессии была почти уверена, что всё ее (т. е. женщины в депрессии) эмоциональное развитие и способность доверять и связываться были тяжело ранены именно этим случаем; она решила раскрыться и стать уязвимой, поделившись — хотя только с одним-единственным самым доверенным и элитным участником «ядра» текущей Системы Поддержки — что призналась психотерапевту, что даже сейчас, якобы будучи взрослой, одержима идеей, что группы смеющихся людей часто высмеивали и унижали ее (т. е. женщину в депрессии) без ее ведома. Покойный психотерапевт, как поделилась женщина в депрессии с ее самой ближайшей телефонной наперсницей, указала женщине в депрессии, что воспоминание о травматическом инциденте в колледже и предположении женщины в депрессии о насмешках и высмеивании было классическим примером того, как задержавшийся в развитии эмоциональный защитный механизм мог стать отравляющим и бесполезным и удерживать взрослого в эмоциональной изоляции и лишать сообщества и заботы, даже от себя самой, и мог (т. е. отравляющий задержавшийся в развитии защитный механизм мог) ограничить доступ взрослого в депрессии к его собственным внутренним ресурсам и инструментам для связи в поисках поддержки и возможности быть мягким и сочувствующим и уверенным в себе, и что, таким образом, как ни парадоксально, задержавшиеся в развитии механизмы защиты помогали расти той самой боли и грусти, которую изначально должны были предотвращать.
Именно делясь этой искренней, уязвимой реминисценцией четырехлетней давности с одной конкретной участницей «ядра» Системы Поддержки, которой, как казалось женщине в депрессии, она могла глубже всего доверять и на которую могла по-настоящему опереться и с которой могла по-настоящему общаться по головному телефону, она (т. е. женщина в депрессии) вдруг пережила то, что потом назовет эмоциональным озарением, почти таким же травматичным и ценным, как озарение, пережитое девять месяцев назад в Терапевтический Уикенд, когда она почувствовала себя просто слишком катарсически истощенной и обессиленной, чтобы продолжать, и ей пришлось улететь домой. Т. е. женщина в депрессии сказала самой доверенной и поддерживающей телефонной подруге, что, как ни парадоксально, она (т. е. женщина в депрессии), похоже, как-то обнаружила в себе на пике чувств потери и покинутости из-за передозировки психотерапевта натуральными стимуляторами ресурсы и внутреннее уважение к собственному эмоциональному самосохранению, необходимые для риска попробовать последовать второму из самых сложных и пугающих предложений покойный психотерапевта и открыто просить определенных, явно честных и поддерживающих других ответить ей прямо, не чувствуют ли они к ней втайне презрение, насмешку, осуждение или неприязнь. И женщина в депрессии поделилась, что теперь она, наконец, после четырех лет плаксивого и яростного сопротивления, решилась хотя бы начать задавать доверенным другим этот плодотворно честный и возможно гибельный вопрос, и что, отлично зная о своей слабости и оборонительном потенциале отрицанием и избеганием, она (т. е. женщина в депрессии) решила инициировать этот беспрецедентно уязвимый допросный процесс прямо сейчас, т. е., с элитной, несравненно честной и сострадательной участницей «ядра» Системы Поддержки, с которой она как раз делилась именно в этот момент посредством головного телефона.{8} Женщина в депрессии тут на мгновение сделала паузу, чтобы вставить дополнительный факт, что она твердо решила для себя задавать этот потенциально глубоко травмирующий вопрос без обычных жалких и раздражающих защитных механизмов преамбулы или извинения или вставной самокритики. Она пожелала услышать, без всяких недомолвок, как заявила женщина в депрессии, брутально честное мнение самого ценного и близкого друга в текущей Системе Поддержки о ней как о личности, как потенциально негативные и осуждающие и болезненные аспекты, так и позитивные и одобряющие и поддерживающие и полезные аспекты. Женщина в депрессии подчеркнула, что она настроена серьезно: пусть это покажется мелодраматичным, но брутально честная оценка объективного, но глубоко заботящегося другого на этот момент была почти буквально вопросом жизни и смерти.
Хоть она и боялась, призналась женщина в депрессии доверенной и выздоравливающей подруге, абсолютно, беспрецедентно боялась того, что, как ей казалось, она видит и узнает и с чем связывается во время процесса скорби, последовавшего за внезапной смертью психотерапевта, которая почти четыре года была ближайшей и самой доверенной наперсницей и источником поддержки и одобрения женщины в депрессии и — не в коей мере не в обиду участницам Системы Поддержки — ее самым лучшим другом в мире. Потому что обнаружила она, призналась женщина в депрессии по междугороднему, взяв сейчас, во время процесса скорби, важный ежедневный Перерыв на Рефлексию{9} и затихнув, сосредоточившись и заглянув внутрь себя, что она не могла ни почувствовать, ни идентифицировать какие-либо свои реальные чувства к психотерапевту, т. е. к психотерапевту как человеку, человеку, который умер, человеку, который только по мнению кого-нибудь в невероятно сильном отрицании не покончил с собой, и, таким образом, человеку, который, как заявила женщина в депрессии, наверняка сам страдал от эмоциональной агонии и изоляции и отчаяния, сравнимых или даже — хотя она, кажется, могла представить себе такую возможность только на «головном» или чисто абстрактном уровне, как призналась женщина в депрессии по головному телефону — даже превосходящих те же у женщины в депрессии. Женщина в депрессии поделилась, что самый пугающий подтекст этого (т. е. факта, что даже сосредоточившись и заглянув внутрь, она почувствовала, что не может найти реальных чувств к психотерапевту как к автономному действительному человеческому существу) был, кажется, в том, что все агонизирующая боль и отчаяние со времен самоубийства психотерапевта возникли только из-за нее, т. е. из-за ее потери, ее покинутости, ее скорби, ее травмы и боли и первобытного инстинкта самосохранения. И, поделилась женщина в депрессии, она пошла на дополнительный риск и открыла нечто более пугающее: этот сокрушительный набор откровений вместо того, чтобы пробудить теперь чувства сострадания, сопереживания и перенаправления скорби к психотерапевту как к человеку, на самом деле — и здесь женщина в депрессии терпеливо дождалась, пока закончится эпизод рвоты у ее особо доверенной подруги, чтобы можно было рискнуть поделиться — эти сокрушительные пугающие откровения, казалось, к ее ужасу, лишь пробудили и создали больше и глубже чувств о самой женщине в депрессии. В этот момент беседы женщина в депрессии взяла тайм-аут, чтобы торжественно поклясться ее дальнегородней, тяжелобольной, часто бегающей тошнить, но все еще заботливой и близкой подруге, что в том, что она (т. е. женщина в депрессии) сейчас связалась и открылась и призналась, нет ничего ядовитого или манипулятивно самобичующего, только глубокий и беспрецедентный страх: женщина в депрессии боялась за себя, точнее сказать, за «Себя» — т. е. за так называемый «характер» или «дух» или даже «душу», т. е. за способность к простейшим человеческим сопереживанию и состраданию и заботе — сказала она поддерживающей подруге с нейробластомой. Она спрашивает искренне, сказала женщина в депрессии, отчаянно: что за человек может не чувствовать ничего — «ничего», подчеркнула она — ни к кому, кроме себя? И, может быть, никогда не чувствовал? Женщина в депрессии всхлипнула в головной телефон и сказала, что прямо здесь и сейчас она бесстыдно молит текущую самую лучшую подругу и наперсницу в мире, чтобы она поделилась с ней (т. е. подруга с вирулентной злокачественной опухолью мозгового вещества надпочечников) брутально откровенным суждением, ничего не скрывая, не говоря ничего подбадривающего или оправдывающего или поддерживающего, все равно она этому не поверит. Она ей доверяет, заверила она. Потому что она решила, сказала она, что сама ее жизнь, хотя и полная агонии и отчаяния и неописуемого одиночества, зависела, в этот момент пути к истинному исцелению, от разрешения — даже если будет необходимо отложить всевозможные гордость и защиту и умолять, вставила она — некоторым доверенным и очень аккуратно отобранным участникам поддерживающего сообщества судить ее. Итак, голос женщины в депрессии срывался, теперь она умоляет единственную самую доверенную подругу поделиться самым сокровенным мнением о «характерной» или «духовной» способности женщины в депрессии заботиться о других. Ей нужна обратная реакция, рыдала женщина в депрессии, даже если эта реакция частично негативная или болезненная или травматичная или потенциально может стать последней эмоциональной каплей — даже, молила она, если обратная реакция существует только на холодном интеллектуальном или «головном» уровне объективного вербального описания; она смирится и с этим, обещала она, свернувшись и дрожа почти в позе эмбриона на эргономичном кресле кабинки ее рабочего места — и потому торопила смертельно больную подругу смело говорить, не сдерживаясь, высказать все: какие слова и термины вообще могут описать и оценить солипсические, самопожирающие, бесконечные эмоциональные вакуум и губку, которыми она оказалась? Как она решит и опишет — даже для себя, заглянув внутрь себя — что говорит о ней то, что она с такой болью о себе узнала?