Женщины его жизни

Модиньяни Ева

– Конечно, я права, – она отерла слезы и осторожно высморкалась, вызвав улыбку у Бенно.

– Может быть, и так, но почему ты все принимаешь близко к сердцу? – Его логика была безупречной, как у мыслящей машины.

– А что, нельзя?

– Нельзя лгать, – сурово упрекнул он ее. – Я врач, Карин, а доктору всегда надо говорить правду. Будь правдива, особенно по отношению к себе, – он обнял ее за плечи. – Ты должна признать, что Бруно Брайан не такой уж циник и эгоист, как ты говоришь. Во всяком случае, он вел себя довольно странно.

– Только

потому, что не затащил меня в постель?

– Он мог бы попытаться, – возразил Бенно. – Это было бы в его духе. Но вместо этого он повел себя безупречно.

Это было правдой, но Карин не желала этого признавать.

– Давай сделаем вот что, – примирительно предложил Бенно. – Завтра я возвращаюсь в Инсбрук и приступаю к работе в больнице. Но отец страдает от одиночества. Он ведь как-никак и твой отец. Думаю, он заслужил немного внимания со стороны дочери, которую почти не видит. Приезжай к нам, поживи у нас какое-то время.

Карин редко виделась с Йозефом Штайнером, который в далекую июньскую ночь любил ее мать, пока на горе Сан-Виджилио горели Ивановы огни. Мартина и Йозеф, родители Карин, встретились после процесса, закончившегося ее полным оправданием, но не ощутили желания соединить свои судьбы, хотя он к тому времени был вдовцом, а она свободной и привлекательной женщиной. Пережитый страшный опыт научил Мартину сдержанности и умеренности, она даже начала находить в этом удовольствие, а он с годами стал все больше ценить преимущества независимости, хотя мгновенно проникся любовью к дочери, о существовании которой раньше не подозревал.

– Ну так что же, – настаивал Бенно, – приедешь к нам хоть ненадолго?

– Не знаю, – в замешательстве ответила Карин. Она была измучена бесконечными попытками спастись бегством от себя самой и прекрасно понимала, что причина всех переживаемых затруднений кроется в потаенных глубинах ее души.

Сидя рядом со сводным братом, Карин слушала его, пыталась возражать, спорить, но ее проблема так и оставалась нерешенной.

– Ты так и не ответила, – сказал Бенно. – Хочешь приехать в Инсбрук?

– Нет, – отрезала она решительно. – От болезни не спастись бегством.

– Хочешь сказать, что Бруно Брайан сидит у тебя внутри глубже, чем когда-либо, и ты повсюду таскаешь его с собой? – Он был откровенен, как никогда, и его слова ее смутили.

– Я хотела бы быть свободной в своих решениях. – Она покраснела от стыда и гнева.

– Другими словами, ты хочешь засунуть эту историю с Бруно Брайаном на чердак, где уже живут призраки прошлого? – наступал он, безжалостно загоняя ее в угол.

Карин подняла руку, как бы заслоняясь от жестокости его слов.

Она смотрела на Бенно, но перед глазами у нее в этот миг мелькали образы далекой трагедии: ее комната в Больцано, сожитель ее матери, задирающий ей юбку, наваливающийся на нее всей тяжестью, безжалостно насилующий ее, зажимающий ей рот рукой, чтобы заглушить

рвущиеся из груди крики ужаса. Она вновь увидела, как он поднимается на ноги, натягивая сползшие до колен брюки, увидела его пенис, перепачканный ее кровью.

– Нет, только не это! – Она разрыдалась, закрыв лицо руками. – Я этого не вынесу.

Он ласково гладил ее плечи.

– Чего не вынесешь?

– Отношений с мужчиной. Это омерзительно.

Бенно приподнял ее лицо за подбородок.

– Насилие омерзительно. Насилие, от которого ты пострадала.

– Для меня все кончено, Бенно, – проговорила она, вытирая слезы. – Мне никогда не стать женщиной.

– Не надо превращать пережитое в невроз, – произнес он без тени сочувствия. – Просто скажи себе, что ты стала жертвой инцидента, и забудь о нем.

– Каждый выбирает себе образ жизни по собственному вкусу, – вспыхнула она. – Я считаю, что выбрала меньшее из зол: одиночество. Мне оно кажется наиболее приемлемым.

– Вот тут ты не права, – заспорил он. – Ты не можешь идти по дороге жизни в незапятнанном облачении непорочной девы, которое сама же скроила себе по мерке.

Карин взглянула на него в изумлении:

– Я тебя не понимаю.

– Скажи уж лучше, что не хочешь понять, – возразил он с упреком. – Конечно, в твоем кукольном домике нет грязи, но в нем царит пустота, молчание, тоска одиночества. Думаешь, можно вычеркнуть из своей жизни насилие, просто закрыв глаза? И ничего не слышать, зажав руками уши?

– Ты живешь в другом измерении: твои занятия, твои пациенты, университет. Ты живешь в мирной, либеральной стране. Тебе не нужно искать, где бы укрыться. А мне знаком мир, где люди ножом прокладывают себе дорогу, где о человеке судят только по успеху. Деньги и обман – вот отмычки, открывающие все двери.

Бенно улыбнулся, и в его глазах вновь засияла нежность.

– Увы, в мире больше не существует оазисов и заповедных уголков. Человеческая натура неизменна, во всех слоях общества и на всех широтах, – с иронией заметил он. – И потом, в твоих рассуждениях концы с концами не сходятся: ты утверждаешь, что в обществе царит закон джунглей, а сама несешь в эту волчью стаю свою незапятнанную чистоту. Что ж, неплохой способ поставить себя выше других.

– Ты что, считаешь меня самонадеянной дурой?

– Ты сама созналась, сестричка Карин, – усмехнулся он. – Я ничего не утверждаю и ничего не опровергаю.

– Самонадеянная дура! Недомерок с наполеоновскими амбициями и более или менее сносной внешностью в оправдание своих претензий!

– Это ошибочный подход, – поправил ее Бенно. – Но тебе иногда нравится себя мучить. Нарисованный тобой образ не соответствует сути. Ты это знаешь, и я знаю. Знает Мартина, которая хранит твои секреты, знает Бранкати, и Бруно Брайан тоже знает. Наверное, он тебя любит не только за красоту. Барон знает о тебе гораздо больше, чем ты думаешь.