Женщины и коты, мужчины и кошки
Шрифт:
Каждой девушке своего непутевого сына она говорила: «Он только тебя и любил по-настоящему, уж я-то знаю». Девочки рыдали так, что сердце разрывалось, а она держалась гораздо лучше, потому что сидела на транквилизаторах и занималась кладбищем, похоронами, поминками, ей некогда было. Сил на роскошные истерики не осталось, а выхода только два – лечь на землю и умереть или пережить. Она не упивалась болью, не растравляла ее, а, напротив, подавляла со всем отчаянием человека, которому нечего терять, кроме рассудка.
С тех пор я перестала верить в бурные и длительные страдания. Настоящее горе в здравом уме долго выносить невозможно, психика либо не выдерживает, либо привыкает. Поэтому взрослая женщина, которой
Вот эта кошечка у нас поет про первую любовь, дернем ее за хвост, когда хочется поплакать о себе, наивной и обманутой. Эта кошечка – про маму, мама нас никогда не любила. Эта – про мужа, который не понимает, эта – про любовника, разбившего наше сердце на тысячу кусков. А есть еще творческая несостоятельность, неблагодарные (или нерожденные) дети, дурные друзья, уходящая юность и множество других кошечек, которые помогают в нужное время исторгнуть некоторое количество слез.
Отличный и вполне законный метод, если только человек отдает себе отчет в том, чем занимается. Достал, поиграл, убери на место. К сожалению, вовремя прекратить мучить кошек умеют единицы, остальные превращают свою жизнь в непрерывное публичное выступление. Цели могут быть самые разные – стянуть на себя максимум внимания, оправдать некий порок, шантажировать близких или просто «из любви к искусству». Метод настолько обычный, что мне во всех историях интересна только реакция окружающих.
О, эти благотворительные акции «спасем бедняжку», «она же погибнет», «мы все виноваты»… Если бедняжка действительно страдает, такое тоже бывает, она ухватится за любую возможность выбраться из пучины отчаяния. Если же ее интересует сам процесс, найдется тысяча причин, чтобы отвергнуть руку помощи – эта недостаточно чистая, у этой форма пальцев неудачная, а эта, увы, слишком хороша для меня. Да и мама меня никогда не любила.
Впрочем, необязательно «она», мужчины часто развлекаются подобным образом, мне просто о женщинах говорить привычнее.
Я восхищаюсь женщинами, которые однажды перестают рыдать и учиняют какое-нибудь «безобразие»: меняют работу, заводят нового любовника, принципиально «отличного от других», уезжают к черту на кулички или наращивают себе сиськи, не важно, главное – меняются. И в этой связи опять-таки забавляет реакция окружающих. Вы удивитесь, но далеко не все приходят в восторг от того, что бедняжка больше не плачет. Такое поле для деятельности пропало, ее же можно было утешать, опекать, презирать, а теперь что? Поначалу будут спрашивать: «Ты счастлива? Уверена? Это именно то, что ты хотела? Может быть, ошибаешься?» А потом, если она станет упорствовать в своем счастье, люди ее осудят за то, что предала свое прошлое.
Я не знаю, что с этим делать. Наверное, раз в десять лет стоило бы переезжать, оставляя всех любящих с носом. Выпускать своих кошек, выставлять цветы на порог, запирать дом, выбрасывать ключи. Терять мобильники, забывать пароли, удалять архивы. Кто убедил нас в том, что есть какое-то «навсегда»? Не знаю.
Возможно, это будет моя вторая хорошая новость: «Слышали? „Навсегда“ не существует!» Но это если я буду в «кроткой» фазе.
День Воинствующих Домохозяек
Меня безмерно возмущает вся эта шумиха вокруг десантников, пограничников и прочих полосатиков и толстолобиков. Да, на мне, конечно, сейчас надета тельняшка, но это не значит, что
Моя вторая свадьба
На своей первой свадьбе я была в платье из белой парчи, и больше ничего светлого об этом событии сказать нельзя.
А вот про вторую желаю высказаться – и кто мне запретит?!
Сразу после развода я со следующим претендентом пошла подавать новое заявление на пожениться. Как выяснилось, у него намечался третий брак, а у меня второй, поэтому от нас потребовали справки о разводе. У меня «с собой было», как говорит классик советского юмора, а у него нет. Поэтому пришлось звонить его родителям и бывшей жене с просьбой сделать и переслать бумажку.
Соответственно процесс бракосочетания отложился. И я занервничала. Я, которая ныла «не хочу замуж, не хочу замуж», вдруг почувствовала себя неуютно. С восемнадцати лет я была честной женщиной, а тут без штампа в паспорте вдруг оказалась голой. И толстой. Как выяснилось, законный муж для комфорта и защищенности необходим пуще прокладок. Поэтому когда бумажка пришла, мы тут же метнулись в ЗАГС, и общее время моего простоя в качестве «разведенки» составило всего четыре месяца.
Жених сказал, что будет делать это только в черной джинсе и ни в коем случае не в синей, вареной или еще какой. Поэтому неделю мы посвятили походам по всяким лавочкам, где он щупал штаны и говорил: «Это не черный, а плохой коричневый, я не буду в этом жениться». В конце концов он купил примерно то, что хотел, а мне даже в голову не пришло как-то нарядиться к свадьбе – показалось, что кожаных шорт и черной майки достаточно для такого случая.
И вот в пятницу утром мы сделали это. Все было крайне малобюджетно: до ЗАГСа дошли пешком, колец не было, расписывали нас в маленькой комнате, и компьютер все время зависал, наверное, потому, что я от волнения пинала ногой системный блок.
Как только мы вошли в нашу съемную квартиру, новый муж сказал, что пойдет в магазин, и исчез, не потрахавшись.
Вернулся через четыре часа с пучком петрушки. Сказал, что очень волновался, поэтому ничего не смог купить, а теперь мы с ним пойдем за едой вместе. И не куда-нибудь, а на Киевский рынок.
Вы, пожалуйста, представьте себе ситуацию (особенно вы, выходившая замуж в фате и стразах): свадебное путешествие на вонючий Киевский рынок, где кавказцы торгуют просроченными продуктами, и я, невеста в кожаных шортах, ковыляю. Все уже закрывалось, поэтому, конечно, можно было купить еды подешевле, только крысы кругом шныряли и пахло неприятно, а так – да, недорого. Предыдущий муж со своими тысячами баксов мне подобного переживания не обеспечил, куда ему.
Дома мы вытащили еду из бумажек и съели. Потом я отрезала мужу хвост. У него голова была почти вся выбрита, только на макушке рос холеный оселедец, который меня крайне раздражал. Я собиралась летом отвезти мужа под Рязань, где у нас фамильная усадьба, а в таком виде показать его родственникам нельзя, позор на всю деревню. Ну и с родителями невредно было бы познакомить, потому что я, как обычно, скрытничала. Зато теперь можно позвонить папе и сказать, что я развелась и снова вышла замуж.