Женщины могут все

Бернардо Баптисту убили ночью, во время скромного ужина, состоявшего из хлеба, сыра и бутылки кьянти. Вино было молодым; Бернардо молодым не был. Стать старше не было суждено ни тому, ни другому.

Бернардо был таким же простым и бесхитростным человеком, как просты были хлеб и сыр. И жил он в том же самом маленьком домике среди холмов к северу от Венеции, в который привел жену пятьдесят один год назад. Здесь выросли пятеро его детей. Здесь умерла его жена.

Теперь семидесятитрехлетний Бернардо жил один. Большинство членов его семьи покоилось в каменном

Он знал La Signora с детства и привык снимать шапку, когда хозяйка проходила мимо. Если бы сейчас Тереза Джамбелли вернулась в castello и на виноградник из Калифорнии, при виде Бернардо она непременно остановилась бы и побеседовала с ним о былых временах, когда виноград растили их деды.

Она называла его Signore Баптиста. Уважительно. Он тоже высоко ценил La Signora и был предан ей и ее семье.

Он выращивал виноград Джамбелли больше шестидесяти лет. За это время многое изменилось — кое-что к лучшему, кое-что нет. Он повидал многое.

И передумал тоже.

Скоро должна была начаться обрезка лозы, находившейся в зимней спячке. Артрит мешал Бернардо все делать своими руками, как прежде, но он каждое утро ходил на виноградник и наблюдал за тем, как работают его сыновья и внуки, поддерживая традицию.

В свою последнюю ночь он окинул взглядом виноградник, его виноградник, оценил сделанное, прикинул, что еще предстоит сделать, и прислушался к декабрьскому ветру, шелестевшему в лозах.

Из окна, в которое пытался пробраться ветер, он видел голые скелеты растений, упорно карабкавшиеся на подпорки. Весной они оживут, обрастут плотью, а не засохнут, как было бы с человеком. Таково чудо винограда.

Бернардо хотелось, чтобы скорее наступила весна, а за ней последовало долгое лето, которое согреет его внутренности и даст созреть ягодам. Хотел в очередной раз дожить до нового урожая.

Бернардо страдал от холода, пронизывавшего его до костей. Он хотел разогреть суп, принесенный внучкой, но Анна Мария была далеко не лучшей из стряпух. Вспомнив об этом, он достал сыр, сел у маленького камина и сделал глоток доброго вина.

Он гордился делом своей жизни, часть которого была в этом бокале, наполненном темной, прозрачной рубиново-красной жидкостью. Вино было подарком. Одним из многих подарков, преподнесенных ему при уходе на пенсию. Впрочем, все знали, что этот уход — лишь формальность. Ни боль в костях, ни слабеющее сердце не помешают Бернардо ходить на виноградник, пробовать гроздья, следить за небом и нюхать воздух.

Он жил ради вина.

И умер из-за него.

Он пил, греясь у камина и обернув пледом тощие ноги. В памяти возникали знакомые образы: согретые солнцем поля; смеющаяся жена; он сам, показывающий сыну, как поднимать молодые стебли и обрезать старые. La Signora, стоящая рядом с ним между рядами растений, посаженных еще их дедами.

«Signore Баптиста, — сказала она ему в те далекие времена, когда на их лицах не было ни одной морщинки, — нам вручили этот мир. И мы должны защищать его»

Именно это они и делали.

Ветер свистел в окнах его маленького домика. В камине догорали угли.

А затем пришла боль. До сердца Бернардо дотянулся гигантский кулак и сжал его, как в тисках. Убийца находился в шести тысячах миль отсюда, окруженный друзьями и коллегами. Он наслаждался прекрасным копченым лососем и изысканным пиноблан.

Бутылка каберне-совиньона урожая 1902 года, произведенного на винодельне завода «Замок Джамбелли», была продана с аукциона за сто двадцать пять тысяч пятьсот долларов США. «Целая куча денег за вино, смешанное с сентиментальными чувствами», — подумала София. Это вино в красивой старинной бутылке было сделано из гроздьев, собранных в тот год, когда Чезаре Джамбелли основал свою винодельню «Замок Джамбелли» на холмистом участке к северу от Венеции.

В то время говорить о замке мог либо мошенник, либо безудержный оптимист. Все зависело от точки зрения. Скромный дом Чезаре и каменный винный погребок нисколько не напоминали castello. Но виноградник у Чезаре был действительно королевский; этот виноградник стал ядром будущей империи.

Спустя почти век великолепным каберне-совиньоном можно было только сбрызгивать салат вместо уксуса, но София не собиралась спорить с богатым человеком. Это было не ее дело. Бабушка была права, как всегда. За право владеть частичкой истории Джамбелли люди будут платить, и платить много.

София записала итоговую цену и имя покупателя, чтобы после окончания аукциона сообщить об этом бабушке по факсу. Впрочем, она едва ли забыла бы и то и другое.

Она присутствовала здесь не только как специалист по рекламе и связям с общественностью, разработавший план и каталог аукциона, но и как представитель семьи Джамбелли на этом чрезвычайном событии, украсившем собой начало нового тысячелетия.

Именно поэтому она тихо сидела в задних рядах, следя за торгами и ходом презентации, — красивые, длинные ноги изящно скрещены в лодыжках, спина, словно у выпускницы монастырской школы, — идеально прямая. Черный костюм в полоску, сшитый лучшим итальянским портным, выглядит по-деловому и в то же время очень женственно.

Именно такой считала себя сама София. Деловой и женственной.

У нее было тонкое со светло-золотистой кожей лицо, глубоко посаженные большие карие глаза и широкий, подвижный рот. Высокие, резко очерченные скулы, подобно горным вершинам, приковывали взгляд и вместе с бриллиантовой точкой подбородка придавали Софии выражение лукавства и воинственности одновременно. Да, без сомнения, это было изумительное лицо, красоту которого его обладательница вполне сознательно и подчас безжалостно использовала в качестве точно разящего оружия. Почему бы и нет? Инструмент для того и создают, чтобы им пользоваться, так она считала.