Женщины Никто
Шрифт:
Анюта мялась, улыбалась, стеснялась. Она чувствовала себя героиней абсурдного кино какого‑нибудь странного скандинавского маргинала, где сначала все долго и нудно разговаривают об экзистенциализме, а потом резко приступают к свальному греху. Однажды она видела такой фильм по какому‑то ночному каналу, честно посмотрела до конца, но так и не поняла, что же хотел сказать автор.
Она не привыкла, чтобы нежные мальчики, которые ей годились в сыновья, называли ее «солнце».
— И что на тебе надето? — поморщился Паша.
А ведь к встрече с ним она подготовилась, принарядилась. Хлопковое платье в голубоватый горошек было ее самым любимым, ей казалось, что в нем она похожа на звезду советского довоенного кино, не хватает только задорных белокурых кудельков и привычки
— Сколько тебе лет?
— Тридцать шесть, — помявшись, все же ответила Анюта.
— А выглядишь на полтинник, — безжалостно припечатал Ангел. — Не расстраивайся, кто ж тебе еще правду скажет.
— У меня была не такая уж легкая жизнь, — тихо ответила она. Анюта не была уверена в том, что ей стоит раскрывать душу перед этим наглым мальчишкой, который ничего в жизни не понимает, зато понимает в правильной, как он выражается, обуви, и это поднимает его на недосягаемый для нее пьедестал. А на черта ей сдалась эта правильная обувь, если у нее вся жизнь неправильная? На черта ей выглядеть на тридцать, если в глазах нет блеска, а в доме — Лизы и Васеньки?
— Но так же все равно нельзя, — простодушно возразил стилист. — В таком возрасте ставить на себе крест с вашими данными это преступление.
— С моими данными? — насмешливо переспросила она.
— А что, глаза большие, нос прямой, овал лица четкий, кожа хорошая, — деловито перечислял он, — красивая линия рук, фигура пропорциональная. Только задница как духовка, но это поправимо. Ну и стрижка, как у моей учительницы химии. А ведь моя учительница химии была злобной старой девой пятидесяти с лишним лет, которая если кого‑то в жизни и любила, то только своего вонючего кусачего шпица.
— Какой ты, Паша, злой, — покачала головой Анюта, — и категоричный. Мне бы хотелось встретиться с тобой лет через пятнадцать.
— Это вряд ли получится. Я планирую сделать карьеру и уехать в Голливуд, работать над стилем какой‑нибудь Пэрис Хилтон. Уж ей бы точно хороший стилист не помешал бы. А ты, солнце, если будешь продолжать в таком духе, через пятнадцать лет окажешься в клинике неврозов. Со всеми бабами, которые отрицают свою женственность, это рано или поздно случается.
— Насколько я поняла, тебя наняли, чтобы ты помог мне выглядеть иначе? — Анюта не умела, не имела возможности научиться ставить зарвавшихся нахалов на место, поэтому получилось у нее довольно неловко.
Паша Ангел не обиделся.
— Именно так. И я не позволю тебе ходить с мочалкой на голове вместо стрижки, носить старушечьи халаты и называть их нарядными платьями, не делать педикюр, — он покосился на большой палец Нютиной ноги, выглянувший из продранной тапки. — И ходить в этих ужасных тапочках я тоже тебе не позволю! Понимаешь, стиль — это мое все. Вот тебя, солнце, оскорбляет, когда матом пишут на заборе?
— Ну… Наверное.
— А когда громко пукают и сами же смеются?
— Возможно.
— Пойми, для меня это то же самое. Женщина, которая запустила себя до такого состояния, что перестала и на женщину‑то походить, оскорбляет мои эстетические чувства не меньше, чем твой громкий мат.
— И что я должна делать? Сходить в парикмахерскую и купить новое платье?
— Если бы все было так просто, я бы давно разорился. Но начнем мы и правда именно с этого. Сначала сострижем твои сухие космы, я вижу тебя с короткой стрижкой в стиле Жанны Эппле. Потом худеем, насколько это возможно. Потом я читаю тебе как минимум десять лекций о современной моде. Потом фотографируемся, становимся на учет в лучшее брачное агентство этого города и находим тебе мужа. А потом уже ты, солнце, продолжаешь самосовершенствование без моего участия.
— Брачное агентство? — чуть не задохнулась она. — Но у меня…
И осеклась. Потому что у нее едва не вырвалось непроизвольное: «У меня же есть Вася». За три с лишним года она так и не привыкла к тому, что Васино отсутствие больше не является чем‑то временным, из отсутствия этого теперь скроена вся ее жизнь. Она даже вещи Васины не выбросила. В прихожей по‑прежнему стояли его тапочки, на кухонной полке — его пепельница и любимая чашка, она по‑прежнему машинально покупала
— Разве Полина тебе не передала? Брачное агентство — это и есть главная наша цель. Конечно, не обещаю, что ты в первый же день найдешь того, кто захочет взять тебя в жены. Но начинать надо как можно скорее, потому что каждый прожитый день — это какой‑нибудь упущенный шанс.
— Какой оптимистичный подход, — через силу улыбнулась Анюта.
Тем не менее она позволила этому странному смешному мальчишке отвести ее в один из тех роскошных магазинов, к которому она одна и близко бы не рискнула подойти. Они переступили высокий порожек, и слякотная Москва с ее разноцветными зонтами, хамоватыми милиционерами, давкой в метро, грязью на дорогах, глухими пробками, красивыми женщинами, сквозь макияж которых проступает утомленная серость, осталась позади, они очутились в искусственном мирке королевской роскоши. Казалось, воздух здесь состоял из расплавленного золота — иначе почему ее размноженное зеркальными стенами лицо будто бы помолодело на десять лет? И пахло здесь волшебно: тонкий аромат жасмина деликатно спорил с белым мускусом, едва различимое дыхание вербены смешивалось с сандаловой пряностью, и все это сложносочиненное великолепие было ненарочитым, как запах весны — вроде бы знаешь наверняка, что он есть, но все же не можешь четко объяснить, из чего он состоит и когда конкретно появляется. Продавщицы были добрыми феями этой сказочной страны — красивыми, улыбчивыми, понимающими, готовыми разноголосо подтвердить, что юбка к лицу мадам, и платье к лицу мадам, и красота мадам бесспорна. У Анюты закружилась голова, она пошатнулась и была вынуждена ухватиться за Пашин рукав.
— Что, солнце, непривычно? — тут же все понял тот. — Добро пожаловать в мой мир.
— Но… — она ухватилась за первую попавшуюся вешалку, извлекла из шелковых складок первый попавшийся ценник, и к ней вернулась отступившая было дурнота. — Пойдем отсюда, я тебя умоляю. Есть же и другие магазины, не все ведь женщины одеваются здесь.
— Терпи, солнце, — Ангел снисходительно потрепал ее по щеке, — Полина велела отвести тебя именно сюда.
— Но как ты не понимаешь… Пусть Поля решила подарить мне одно платье, но все равно у меня никогда не будет денег, чтобы купить другое! Это не мой уровень, не мой мир.
— Ошибаешься, солнце. Платье, которое мы для тебя выберем, будет твоим пропуском в новый мир. А другое платье тебе купит мужчина, которого мы найдем в брачном агентстве. Видишь, как все просто? Ну а сейчас не теряй времени, иди в примерочную, а я тебе вешалки подтаскивать буду.
Анюта никогда не верила в то, что одежда может изменить человека. Может быть, подчеркнуть достоинства или слегка замаскировать недостатки, но не более того. Но когда она, взобравшись на постамент высоких каблуков, обернулась к зеркалу, что‑то произошло, что‑то не укладывающееся в законы земной физики, но вполне вписывающееся в устройство этого золотого, шелкового, сандалово‑жасминового мира. Там, в красиво подсвеченном зазеркалье, жила не она, Анюта, простая баба, намывающая подъезды по утрам, шинкующая капусту в щи днем и подыхающая от тоски поздним вечером. Там жила другая женщина, с другой жизнью, с другой судьбой. Жесткий корсет распрямил ее плечи, мягкий шелк обнимал ее не знавшее настоящей нежности тело, нежный розовый цвет красиво оттенял лицо. И стало видно, что она еще совсем молодая, почти девчонка. Что детскость еще смеется в ее удивленно распахнутых глазах, что на ее щеках озорные ямочки, а губы сложены так, словно она вот‑вот рассмеется. Ей и захотелось рассмеяться — громко, по‑ведьмински, беспричинно, как у человека, наделенного некой властью, природа которой замешана не на капиталах и происхождении, а на мускусном магните феромонов. Она и рассмеялась, как пьяная, закружилась по мраморному полу на шатких каблучках, обернулась к окну и вдруг… Вдруг увидела по ту сторону стекла знакомое лицо.