Женщины в игре без правил
Шрифт:
— Ты мне говорила его имя, а я забыла, — сказала Алка.
— Павел Веснин…
— Почему ты торчала тогда у Склифа? — спросила Алка.
— У него погибла дочь… Я думала, у меня будет девочка… Одна за другую… А идет, кажется, мальчишка… Его надо назвать, как отца…
— Ну и назовешь! — ответила Алка. — Это же твое право.
«Господи! — подумала Алка. — Какое это вообще имеет значение? Имя? О чем она морочит себе голову, прорезая на лбу крест! Ей же надо о веселом!»
— Хочешь анекдот? — сказала Алка. — Как раз про имя! Батюшка ведет урок закона Божьего
Они хохочут долго, громко, и лоб Елены делается молодым и гладким.
«Всего ничего, — думает Алка. — Смеяться надо побольше».
— Мам! Не бери лишнего в голову. Как хочешь назвать, так и назовешь. А как назовешь, так и будет правильно. Я за тебя всегда и во всем.
— Расскажи мне подробней про своего мальчика, — просит Елена. — Он красивый… Ты этого не боишься?
— Красоты? — не понимает Алка.
— Ну… Много вокруг будет женщин…
— Он же ненормальный! — смеется Алка. — Он верит во все заповеди.
— А как же его бабушка?
— Он говорит, что у каждого свой путь. Веры и безверия. Истины и лжи. Можно помочь, если можно… А простить нужно всегда.
— Аллочка! Как же ты с ним уживаешься? С твоим характером?
— Никак! — отвечает Алка. — Я плюнула на характер.
Он — такой, и все тут. Получается, что мне такой малахольный нужен…
Елена снова смеется, и лоб ее светел и красив.
Когда Алка ушла, Елена вынула из книги конверт, на котором было написано «Для Кулачева Б. А.». Ребром конверта она постукивала по ручке кресла.
Через час она ждала к себе «рубильник». Когда она отдаст ей письмо, все уже будет сделано.
…Вот уже долгое время то состояние отстраненности, неприсутствия в этом мире, которое раньше являлось к ней время от времени, теперь пришло и поселилось навсегда. Странно в этом случае выглядело это слово — навсегда. Глупо выглядело. Ибо навсегда не существовало, а существовало строго определенное время, уже отмеренное судьбой. Странным было и отсутствие страха перед тем, что, она знала, ее ждет. Как выяснилось, знание было в ней давно, оно по капельке проникало и охватывало ее всю, неся вместе с собой какие-то удивительные, доселе неведомые чувства. Чувство какой-то дальней радости, где-то ждущей ее… Чувство освобождения от каких-то мучительных веревок, от несовершенства себя самой и одновременно дороги к себе другой… Она никогда сроду не занималась, не интересовалась мистицизмом, более того, не любила разговоры про то, что там… Она бы и сейчас не стала об этом говорить, потому что ничего нельзя объяснить…
Нельзя… Это не запрет, нет… Бесполезность… Она уходит… Уходит спокойно, потому что отмерено время…
Осталось немного вдохов, слов, касаний…
— Привет! — сказала «рубильник».
Елена с нежностью смотрела на широкое некрасивое лицо женщины, которая должна была выполнить ее последнее поручение.
— Ты как? — спросила «рубильник».
— Замечательно, — ответила Елена. — Была Алка.
Вся в любви.
— Да ты
— Так слава же Богу. Это дар небес.
— Ну… — сказала «рубильник», но спохватилась. — Дар так дар…
— Варя! — сказала Елена. — Я тут тебе одно задание напридумала. Отдашь письмо маминому приятелю.
Не сегодня и не завтра… Даже не знаю когда… Но я тебе потом скажу когда, важно, чтоб оно было у тебя.
При тебе.
Варя-"рубильник" подтянулась, и лицо ее стало строгим.
— Это не плохая весть, Лена? — спросила она. — Плохую я не понесу.
— Это хорошая весть, Варя, клянусь! Я тебе потом скажу день…
— Какие проблемы, — ответила Варя, пряча конверт. — Будет при мне, и отдам.
Они еще сплетничали и пили домашний компот, Елена настояла на питии на двоих. Варя смотрела на светлое Еленино лицо, и что-то беспокойно торкалось в ее груди, но Елена смеялась, а «рубильник» свято верила в праведность человеческого смеха: он не рождает беды.
Алка возвращалась в прекрасном настроении, они говорили с матерью, как подруги, ей была поведана самая интимная из интимных тайн. И ей ли, Алке, не понимать этот амок страсти! Она недавно посмотрела фильм с таким названием, была ошеломлена, случайно прочитала слово задом наперед — кома! кома! Смерть! Рассказала Георгию про фильм. Он тоже видел.
— Ты пропустила в фильме самое главное, — сказал он, — она убила ребенка.
А вот ее мамочка нет! Господи, как же она ее любит, такую несчастную, неудачливую, но такую хорошую!
Вечером Алке позвонила Наталья, на которую доброта ее чувств не распространялась. Тетя Наташа, вернее, даже бабушка Наташа, стала выпытывать все про Елену, и как та выглядит, и какое у нее настроение, и какие сроки назначают врачи, и что она ест из витаминов.
— Если вам так все интересно, — не выдержала такого пристрастия Алка, — навестили бы маму. Там скучно, а ей полезно смеяться.
— Да, ты права, — ответила Наталья. — Я куплю ей сборник анекдотов.
— Самое то, — сказала Алка, а подумала: она чего-то от меня хотела…
Наталью же мучило бессилие незнания. Ну черт знает что! А тут дочь с пистолетом не могла в своей жизни найти кусочек времени для матери.
— Ты посторожи меня, Христа ради! — просила ее Наталья.
— Возьми мой пистолет, — отвечала Алка, — и иди себе. В конце концов, пора тебе научиться к нему прибегать. Не ходят теперь интеллигентные люди невооруженными. Это не просто легкомыслие — дурь.
Еще позвонила Клара и тоже стала задавать вопросы, как там у твоей племянницы. «Я все думаю о ней, думаю», — сказала она.
А «сестры-вермут» вопросов не задавали: купили кроватку и пеленальный столик и позвонили Марии Петровне: куда везти?
— Везите ко мне, — ответила она.
Она стала делать для новых вещей перестановку, сдвинутые с места старые обнаружили скрытую пыль и грязь, все свороченное вопило о своей свороченности, поэтому вечером Кулачев застал Марию Петровну в панике среди переполошенных предметов, стыдящихся потертости своих боков и стенок.