Женская тетрадь
Шрифт:
Почему великий и могучий дух, известный нам под псевдонимом Екатерина Великая, впал в распутство земной жизни, мы на земле никогда не узнаем. Но величие и мощь этого духа нам внятны; внятно также и то, что он не знал ни меры, ни покоя, и это самое распутство земной жизни было им освоено роскошно, пышно, без ограничений, преград и моральных барьеров. Екатерина Великая не может быть названа предтечей русского феминизма – феминизм же все-таки, несмотря на крайности, основан на гуманистической идее равных прав и равных возможностей обоих человеческих полов. Никаких равных прав и равных возможностей с мужчинами у Екатерины не было – она сначала была ими унижена, а затем ими же и возвышена. Мужчины, возвеличившие Екатерину, наивно полагали ею управлять. Но она стала править ими. А посему Екатерина Великая может быть названа идеалом русского женского шовинизма, отрицающего всякое равенство полов и считающего женский род абсолютно превосходящим по всем показателям род мужской. Так римские рабы со слезами на глазах слушали апостола Павла, говорящего им, что богатый верблюд никогда не пролезет сквозь игольное ушко
Екатерина Великая имела, как известно, кого хотела, сколько хотела и когда хотела. Выходя из спальни, вглядывалась в гвардейцев, стоящих на страже, манила пальчиком и говорила: «Паренек, паренек, поди сюда!»
«Паренек, паренек, поди сюда…» Это же вековая мечта женского человечества, это эротическая утопия, осуществившаяся единожды в русской истории. Ибо в жизни – хрен они подойдут, пареньки-то. Здесь еще набегаешься, насоблазняешь, умишком напряжешься – как их, пареньков пугливых, заманить в силки. А заманишь – другая проблема: как их потом выкурить из своей жизненной норы? Ах, недаром грустно поет Надежда Бабкина: «Екатерина Вторая что-то приснилася мне…»
Но, кроме свободного эротического выбора, у Екатерины Великой были и другие заманчивые возможности. Например, провинившихся подруг она имела обыкновение бить кнутом и ссылать в Сибирь. А? Каково, подружки? Не завистно?
Однако я не случайно назвала Екатерину идеалом именно русского женского шовинизма. Ибо чем русское отличается от нерусского? Правильно, душевностью. И если Клеопатра предлагала «ценою жизни ночь свою», то Екатерина не была столь кровожадна. Любовники отправлялись в ссылку, нагруженные бриллиантовыми перстнями, деревеньками, дворцами и т. д. Бери, как говорится, сколько унесешь, и отваливай. Бездонную глубину ее презрения и современники, и потомки охотно принимали за мудрость.
Пожалуй, мудрости-то в ней и не было, зато имелась сверхчеловеческая трезвость во взгляде на человеческие дела. Екатерина Великая никогда не стремилась искоренять человеческие пороки – напротив, она их учитывала и впрягала в систему управления Россией. Она учла и впрягла в систему управления Россией свой собственный порок, если таковым считать эротическую сверхвозбудимость. У каждого толкового, крепенького и румяного паренька, будь он беднота беднотой, был шанс ниже царского пояса! Что в сравнении с этим дохлая «великая американская мечта» с парадигмой «от чистильщика сапог до миллионера», когда надо десятилетиями считать центы и мучить свой богоподобный разум всякими смешными мелочами типа труда и усердия. А потом, хорошо, ты станешь миллионером – и думаешь, та зараза, которая двадцать лет назад сказала тебе «нет», тебя полюбит? Да никогда. «Великая американская мечта», нагло бросившая вызов и Хаосу, и Эросу (презирая их обоих), терпит от них сокрушительное поражение. А вот «великая русская мечта» – несокрушима, ибо делает и Эрос, и Хаос верными – и притом добровольными! – слугами Космоса. Создается новая аристократия, ведущая происхождение от приближенности к царской вагине. Пишутся поэмы. Подавляются бунты. Выигрываются войны. Строятся дворцы. Дипломаты составляют доклады. Народ страдает, как ему и положено. Таврида покорена. Кавказ под крепкою пятою. Всю пирамиду пронизывают Эрос и Хаос, но стоит она крепко, сцепленная эротическими лучами Великой Царицы.
Грусть была в том, что все это держалось только Ею, и с Ее смертью неминуемо должно было рухнуть. Но такова Россия, начавшая «культивировать» личности далеко не с И.В. Сталина. Вся наша история, в общем, сложена из мифов о культе великих личностей.
Если этого не понимают историки, это прекрасно понимает массовая культура, которая, при всей ее комической пошлости, все-таки чуть ли не единственное живое место человеческой творческой деятельности. Екатерина Великая в массовой культуре – любимица, поставляющая дикое количество великолепных эротических сюжетов, и это длится уже два века. Два века человечество не может и не хочет расставаться с образом любвеобильной русской царицы, тиранки и лицемерки, по утверждениям историков. И вновь звучит восхищенный и тоскующий голос Надежды Бабкиной: «Катя, Катерина! Господи прости! Ты – царица мира и всея Руси!»
Так зовут, так призывают – ох, не дай бог, вызовут…
1996
Ад и Ева
«Молох» Александра Сокурова
Прекрасная обнаженная женщина, сирена, Лорелея, начало и конец мира, бродит, изгибая пленительное тело, по волшебной горе, в пустынном замке, ожидая возлюбленного, и ее одиночество заполнено неведомыми надеждами и мечтами, зыбкими, как наползающие со всех сторон туманы… прекрасная женщина, пронзенная болью неизбежной разлуки, спускается в подземелье, чтобы проводить своего возлюбленного. «Пока ты жива, жив и я», – говорит он ей на прощание, отправляясь в свой грозный мир, великий мужской мир великих битв. Ее возлюбленный – Адольф Гитлер. Это было когда-то, и это происходит сейчас, в фильме Александра Сокурова «Молох».
«Молох», по виду вполне «нормальный», «обыкновенный» фильм – с историей, рассказанной подробно от начала до конца, с актерами, прекрасно исполняющими свои роли, – конечно, один из самых необыкновенных фильмов современности. Взявшись за эффектный сюжет взаимоотношений Евы Браун и Адольфа Гитлера, Сокуров озадачил себя нелегким трудом понимания. Он возжелал понять, как же это случилось, что Ева полюбила ад, душа потянулась к злу и жизнь распростерла объятия смерти. Не сам нацизм, но любовь к нацизму, упорно повторяющаяся в последнем столетии, стала объектом завороженного внимания режиссера.
Одна чеховская героиня горько заметила – когда женщина некрасива, ей говорят: «У вас красивые волосы» или «У вас красивые глаза». Так и с фильмами – если картина не удалась, всегда что-нибудь хвалят отдельное и по возможности совсем безобидное, вроде операторской работы. «Молох» Сокурова удался как целое. Сокуровская воля – сильная до маниакальности – объединила всех участников и творцов картины в художественном высказывании такой убедительности, что хочется заниматься не разбором его достоинств и недостатков, а цепью дум и ассоциаций, им возбуждаемых. А настоящее произведение искусства, утверждал тезка Сокурова, Александр Николаевич Островский, вызывает у человека «целую перспективу мыслей». Я рада не только тому, что огромный и осмысленный труд создателей фильма, обошедшихся без малейшей шумихи по этому поводу, оценен некими авторитетами, на которые принято ссылаться, но главным образом тому, что Сокурову удалось защитить достоинство Искусства Кино. Жители Земли весьма разнообразны: одни служат Прекрасной Даме, другие веселыми ногами идут в бордель, третьи как-то исхитряются беззаботно совместить эти два занятия, четвертые совмещают, но печалятся о своем несовершенстве… что ж, прекрасно! А все-таки должна же быть какая-то мера, какие-то весы, нечто вроде черты, четко отделяющей монастырь от кабака и страдание от цинизма. Сокуров служит, с пылом средневекового рыцаря, своей Прекрасной Даме – искусству кино в его идеальном измерении, – и я не сомневаюсь, что такой огонь и такая вера будут вознаграждены. Сколько бы мне ни объясняли всеведущие люди, что подобный тип художника давно и безнадежно устарел, я говорю им: отойди от меня, сатана.
Но градус священного служения, сам по себе достойный уважения, конечно, еще не гарантирует ни внятности, ни полноты художественного высказывания. В «Молохе» же, помимо гармоничного сочленения всех составляющих кинопроизведения, есть еще и таинственный «миг удачи». Не берусь его разъяснять, но меня лично пленили разнообразие и острота эмоций, которые вызывает картина. Не припомню из киновпечатлений последних лет подобного сочетания ужасного, смешного, трогательного, отвратительного и прекрасного… Прекрасен, разумеется, не Адольф Гитлер, а весенний день 1942 года и мрачно-романтический замок в Альпах, куда прибывает для однодневного отдыха верхушка нацистского рейха. Историческое время является в пространство фильма с чуть замедленной неотвратимостью адской машины. Точеная фигура женщины, бродящей по замку, еще не принадлежит времени, но его ядовитая тревога напомнит о себе то бравурным маршем, то свастикой на шкатулке, то разметкой военно-полевого бинокля, сквозь которую мы увидим очертания Евы. И вот она сама, Госпожа Власть, без толпы, без мундира – компания немолодых, некрасивых, болезненного вида мужчин, похожих на троллей или кобольдов: многозначительный и сумрачный Царь горы, Гитлер (изумительная работа Леонида Мозгового), вредный и амбициозный карлик – Геббельс (Ирина Соколова), похожий на разбухшего младенца тупой Борман (Владимир Богданов). Любому движению их пальца повинуются слуги, здоровые, красивые, отборные человеческие особи, закоченевшие в полном счастье близости к этим чертовым куклам. А весна и гора живут своей жизнью, природа упивается своей равнодушной и величественной красотой, размягчающее тепло веет в воздухе, сизые туманы чаруют взгляд – многолетнее колдовство Сокурова над изображением довело образы природы в его фильмах до японской чистоты стиля и эффекта непосредственного присутствия. Воздух горной весны в «Молохе» будто выходит за пределы плоскости экрана. Когда нацистские тролли кривляются и пляшут на своем выморочном «пикнике» под упадочную буржуазную музыку, их ничтожество и карикатурная комичность очевидны. Но огромные, монументальные, точно из скалы вырубленные охранники, похожие на сказочных великанов, уже нисколько не комичны – они берегут своих повелителей, как верные слуги горы и земли. А единственное существо, находящееся в полной гармонии с природой, ее пленительная белокурая дщерь, Ева Браун (Елена Руфанова) – пронзена страстной любовной тоской к вождю племен этой земли. Пусть в глазах его светится истинное, голое и абсолютное, безумие, пусть он невыносим со своими страхами, маниями и деспотическими глупостями, пусть он уродлив и его безобразное старое тело, одетое в майку и подштанники, смешно и отвратительно. Это – великий, непостижимый человек, гений, превосходящий обыкновенную жизнь, гроза истории – одним словом, настоящий романтический герой!
Всякий раз, когда мне доводится читать рассуждения о доброй, чуткой женской душе, чурающейся зла, хочется напомнить: после того, как женщинам разрешили голосовать, они выбрали Гитлера.
Они и сейчас охотно выбирают разного сорта «гитлеров». Возле каждого «гитлера», как осы над вареньем, вьются тучи женщин, готовых жить с ним и умереть за него. Но виной тут не только имморализм природы – какое-то здесь зарыто дьявольское коварство, злая подмена, извращение всей основы духовных ценностей. Как могла Ева полюбить Гитлера? А как же немецкой Психее было не полюбить Гитлера, когда он – законное и ярчайшее дитя немецкого романтизма (как В.И. Ленин, обожавший Чернышевского, Щедрина и Толстого, – законное дитя русской литературы), его оборотная сторона, его Тень.