Женские фантазии (Герой моих грез, Фантазия)
Шрифт:
Винтовая лестница терялась во мраке. Ступени были щербатыми, камень местами стерся. Я шла осторожно, стараясь не расплескать то, что несла на подносе.
На площадке стало чуть светлее: серый дневной свет пробивался сквозь узкое окно. Серебряные струи дождя текли по пыльному стеклу. Прижимая тяжелый поднос к бедру, я постучала в дубовую дверь. Он пригласил меня войти. Я толкнула локтем дверь, и сердце мое затрепетало. Так было всякий раз, когда я входила сюда, в эту маленькую спальню в конце узкого коридора. Здесь на кровати отдыхал наш «гость».
Он жил в доме уже две недели. Я прекрасно помню день, когда его аэроплан, покружившись и едва не задев крышу летней кухни, упал во двор. Над ним курился черный едкий дым. Каким-то чудом он сумел посадить машину и выбраться из нее до того, как она развалилась на куски и вспыхнула.
Мой отец, работавший в то время в поле, тоже видел аварию. Вместе мы подбежали к остаткам самолета. Огонь не коснулся пилота, но одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что мужчина серьезно ранен. Вдвоем мы занесли его в дом и по лестнице подняли наверх, в эту комнату.
Летчик был американцем. Невзирая на сильнейшую боль, он все же успел приказать моему отцу поскорее потушить пожар, потом потерял сознание. Если бы дым увидели немцы, нам пришлось бы плохо. Летчик отвратительно изъяснялся по-французски, мы же не говорили по-английски совсем. Но он сумел объяснить нам то, что хотел. Отец поспешил загасить пожар, а мне велел позаботиться о раненом.
Я сняла с него защитные очки и летный шлем. По мере того как я стирала грязь и копоть с его лица, сердце мое билось все быстрее. Он был очень хорош собой, этот парень с волнистыми каштановыми волосами, непослушно падавшими на лоб. Пальцы мои одеревенели, я думала, что не смогу раздеть его, но выбора не было: я должна была закончить начатое. На простыне остался кровавый след, следовало обработать и перевязать рану.
Позже я узнала, что из эскадрильи в живых остался он один. Пуля прошла навылет чуть сердца. Пока я промывала рану, он потерял сознание и застонал. На мои глаза навернулись слезы.
Он должен был поправиться. Но до возврата к активной жизни было еще далеко. Поскольку отец работал с утра до вечера, вся ответственность по уходу и лечению легла на меня.
Когда я вошла в комнату, он полулежал на подушках, сложенных в изголовье старинной кровати. Я опустила глаза, чтобы не видеть его обнаженную грудь, потому что всякий раз, как мой взгляд падал туда, между ног у меня становилось горячо и влажно. Одежда его настолько пропиталась кровью, что, отчаявшись отстирать ее, я просто сожгла окровавленные тряпки. Все, кроме шелкового шарфа, который я осторожно сняла с его шеи и теперь хранила у себя под подушкой.
Я знала, что под простыней он наг. Я также знала, как он выглядит, потому что каждый день обтирала его губкой.
Робея под его взглядом, я спросила, хочет ли он есть, и он ответил, что хочет. Половицы старинного дома скрипели, когда я подходила к узкой высокой постели. Опустив поднос на тумбочку, я присела на край кровати, стараясь не коснуться его ноги бедром.
Рука моя дрожала, когда я кормила его супом с ложки. Улыбаясь, он похвалил меня, сказав, что я вкусно готовлю. После каждой ложки я вытирала ему губы полотняной салфеткой. Он съел все до капли.
Перед тем как уйти, я зажгла свечу на тумбочке, чтобы разогнать дремоту, навеваемую дождем. Тяжелые капли срывались с карниза с унылым стуком. Я стояла возле его кровати, нервно теребя фартук. И наконец решилась спросить, что еще могу для него сделать.
Он ничего не ответил, только поднял руку, коснувшись изгиба моей талии. Я почувствовала его прикосновение, оно было обжигающим, словно то были не его пальцы, а раскаленная кочерга. Слегка нажав вниз, он дал мне понять, чтобы я снова села рядом. Я была не в силах ему сопротивляться, не могла ни в чем отказать. Он поднял вторую руку и провел по моей щеке тыльной стороной ладони. Поигрывая локонами, выбившимися из узла на затылке, он смотрел на меня и улыбался.
Затем рука его поднялась к высокому воротнику моей блузки. Он пробежал пальцами по кружевной отделке, вокруг брошкис камеей, некогда принадлежавшей моей покойной матери, и вниз, к ряду пуговиц. Он расстегнул их одну за другой.
Сердце мое бешено билось, когда он положил руку мне на грудь. Мне стало жарко и стыдно. Я отшатнулась и покраснела, от смущения и удовольствия, когда сосок отвердел под его ласковыми пальцами.
Он обвил мою шею свободной рукой и пригнул мою голову к себе на подушку. Он поцеловал меня, и я испытала шок, когда он языком раздвинул мои губы и проник внутрь. Слияние — обычное дело на ферме, и я думала, что люди подходят к процессу продолжения рода с тем же отчуждением, что и животные. Я не могла представить, что кровь может так стучать в ушах, что она вдруг станет такой горячей и густой.
Его руки проникли под мою одежду. Он трогал потайные местечки — те, до которых я едва дотрагивалась губкой, когда мылась. В церкви меня учили, что трогать «там» — грешно. Но сейчас я не думала ни о грехе, ни об отце, ни о работе, которую должна была выполнить. Я не думала ни о чем и ни о ком, только о тех необыкновенных ощущениях, которые мне дарил наш гость.
Я словно со стороны услышала свой тихий стон, когда он накрыл ладонью темный треугольник внизу моего живота и пальцы его, проникнув внутрь, нашли меня готовой и влажной.
Хриплым, отрывистым голосом он попросил меня потрогать его. Его просьба показалась мне странной: ведь я не раз дотрагивалась до него, когда мыла. Но теперь, когда ладонь моя скользнула по его гладкой коже, я поняла, что это совсем иное прикосновение. Он был горячим, но не от лихорадки. Его дыхание стало прерывистым, но то не было приближением бреда.
Он поднял мои юбки и посадил на себя. Я хотела напомнить ему о ранении, но он накрыл ртом мою грудь и прижал язык к соску. Я потеряла дар речи. Я ничего не могла сделать, кроме как открыть себя навстречу его толчку…
Когда зазвонил телефон, Элизабет испуганно подпрыгнула. Усилием воли она заставила себя успокоиться. Для этого ей пришлось несколько раз глубоко вдохнуть. Руки тряслись, когда она поднимала трубку.
— Алло?
— Привет, это я. Что-то не так?
Звонила Лила.
— Все в порядке.
— У тебя странный голос.
— Я занята.
— Занята своими фантазиями? Придумываешь что-то новенькое, я надеюсь? Лиззи, они просто великолепны!
Прошло уже три дня, а Лила все не звонила. Элизабет уже решила, что ее опусы просто не понравились сестре. В любом случае она нисколько не сожалела об этом. Более того, в глубине души она даже испытала облегчение.