Женский декамерон
Шрифт:
Я слушала, механически пересыпая зерна в ладонях.
— Так что же с ней делать? Что вы теперь скажете?
— То же самое. Дай Бог, чтобы не понадобилась, но пусть лежит.
— Понятно.
И я потащила мешок в ту сторону, куда откладывала нужные вещи. Уже хотела его завязывать, как вдруг увидела что под наволочкой с зерном лежит еще какой-то небольшой полотняный мешочек Заглянула я в него — и давай хохотать! Чуть-чуть с антресолей не свалилась, слова выговорить не могу. А Евдокия Петровна внизу волнуется:
— Что вы там еще раскопали, Эмма?
— Евдокия Петровна, голубушка. Как вы говорите? «Дай Бог, чтобы не понадобилось, но пусть лежит на черный день»? Тут я нашла еще кое-что, что дождалось своего «черного дня».
Сушеный лук!
И
Тут и Евдокия Петровна начала смеяться так, что у нее из глаз слезы покатились, как будто лук был не сушеный, а свежий.
А было это, мои милые, в 74-м году, когда наш мэр Романов объявил очередной «Ленинградский эксперимент». Он тогда заявил, что Ленинградская область сама может обеспечить город всеми овощами, и строжайше запретил ввозить овощи из других областей и республик даже на рынок. В результате за год такого «эксперимента» сам он получил еще один шанс продвинуться в Политбюро, а город остался без картошки, без капусты, без моркови и, главное, без лука. Лук на рынке, если и появлялся, то раскупался мгновенно. И цены были сумасшедшие — по восемь-десять рублей за килограмм! Конечно, ни у меня, ни у Евдокии Петровны на кухне луком давно уже не пахло. И вдруг — такое богатство?
Разделили мы этот сухой лук на части, сложили в пакетики, а потом я села на телефон и стала обзванивать наших общих знакомых и моих подруг:
— Привет! Как у вас обстоят дела с луком? Сколько без него обходитесь? Месяц? Два месяца? А вас интересует лук урожая сорок четвертого года? Тогда приезжайте и забирайте.
Люди приезжали и, узнав в чем дело, тоже хохотали до слез. Вот такими счастливыми луковыми слезами мы еще раз проводили нашего Костю. И на наших кухнях, на зависть соседкам, снова запахло луком. Луком военных лет.
Как и следовало ожидать, после рассказа Эммы женщины, даже Валентина, сказали несколько недобрых слов в адрес «кремлевского ленинградца» Григория Романова. Но автор не решается привести их высказывания, чтобы его снова не обвинили в «распространении заведомо ложных клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй».
А потом все повернулись к Иришке:
— Ну, давай, Иришка! Тебе заканчивать наш Декамерон. Не подведи!
История десятая,
рассказанная секретаршей Иришкой. Это история про женщину, которую прозвали Счастливой Марией, и немного о всех счастливых женщинах России
Раз уж я должна заканчивать наш Декамерон, то я хочу рассказать про одну счастливую женщину. Живет она в нашем доме, и все ее так и зовут — Счастливая Мария. Она уже на пенсии, пьет, а когда выпьет, то ковыляет во двор, садится на скамеечку и всем, у кого есть время слушать, рассказывает, какая она счастливая. Я историю Счастливой Марии слышала несколько раз, поэтому могу пересказать все точно.
Счастье Марии началось в тот день, когда пришли арестовывать ее родителей. Перед тем, как в дверь постучали, пятилетняя Маша играла с отцом в прятки. Папа водил, а она пряталась. Маша придумала замечательное место, чтобы спрятаться — она забилась под ванну. Лежала она там пока папа найдет ее или крикнет, что не может никак отыскать и сдается. Лежала, лежала и уснула. А в это время квартиру обыскивали, родителей наскоро допрашивали а потом уводили. Отец и мать ждали, что в этот день к ним должна прийти Машина бабушка, и поэтому решили промолчать, что в квартире есть еще ребенок они боялись, что Машу тоже заберут и сдадут в детский дом. Так обычно и делали с детьми арестованных. А вот Маше повезло. Вечером действительно пришла бабушка. Она явилась как раз в тот момент, когда Маша проснулась, вылезла из-под ванны и начала реветь, не обнаружив ни папы ни мамы. По разгрому в квартире бабушка, человек много переживший, мгновенно поняла что тут произошло. Схватила она внучку, первую попавшуюся одежонку, сняла со стены фотографию Машиных родителей и со всем этим уехала подальше от Ленинграда в деревню. И это было первое счастье Марии. Многие дети так и потеряли в те годы не только родителей но и собственное имя: их переименовывали, записывали им другие фамилии, чтобы «успешнее шел процесс перевоспитания».
Перед самой войной Маша уже в девушках ходила. Бабушка повезла Машу из-под Ленинграда в Сибирь, к каким-то дальним родственникам. И это было второе счастье Марии, потому что из-под Ленинграда люди бежали в город, а там потом погибали от голода. А в Сибири они с бабушкой уцелели.
Маша выросла как все советские дети, вступила в пионеры, потом в комсомол и вместе со всеми декламировала. — «За детство счастливое наше спасибо, родная страна!» А про родителей она думала, что они умерли. И только перед самой своей смертью бабушка ей рассказала про отца и мать. А время уж после сталинское было. Кинулась Мария наводить справки, а ей отвечают: «Реабилитированы и живут там-то и там-то». Не успела и по-переживать, как нашла своих стариков живыми, хоть и нездоровыми. А те уж и ее разыскивать стали, как из лагеря вышли. Оба у нее на руках один за другим и умерли. Но Мария считает себя счастливой и тем, что увидела их, и тем, что умерли они у нее дома, в теплой постели, а не на лагерных нарах.
Была Мария замужем за красивым парнем, но неудачно: он был запойный пьяница и бил ее смертным боем.
А когда она заговорила о разводе, то пригрозил убить ее. И Мария боялась, терпела. Но повезло ей и тут: сошелся ее муж с красивой соседкой и сам ее бросил.
Работала Мария проводницей в поезде. Зарплата небольшая и подрабатывала она, как и все проводники, на поездах дальнего следования: с юга везла на север фрукты, а на юг из Ленинграда разную одежду, детали для автомобилей, приемники и прочее, чего не было в Грузии и в Армении. И вот как-то раз устроили в их поезде обыск, стали проверять, что везут проводники, не спекулируют ли. А у Марии была сумка с мандаринами. Решила она ее спрятать на переходной площадке между двух вагонов. Вышла из вагона на ходу и стала привешивать сумку снаружи. Тут вагон тряхнуло, и полетела она с площадки. Но такая уж она счастливая, что не выпустила сумку из рук, а сумка-то прочно зацепилась за какой-то болт. Только ноги и покалечило Марии. Кто-то заметил это из окна и дернул стоп-кран. «Еще бы минута, — говорит Мария, — и я бы выпустила сумку-спасительницу из рук и ушла бы под колеса. Я уж сознание почти потеряла». Счастливая Мария, одним словом.
Положили ее в больницу. Лежит Мария и думает, что если дознаются, каким образом она под колеса полетела — из-за сумки с мандаринами на продажу, то не видать ей никакой пенсии. Но подружка-проводница Марии шепнула, что в суматохе сумку с мандаринами какой-то догадливый пассажир украл, и тем выручил Марию. И дали ей хорошую пенсию, как за инвалидность, полученную на производстве. По этой же инвалидности ей от железной дороги и комнату дали в Ленинграде, восемь квадратных метров! Счастливая Мария!
Живет Мария на пенсии, попивает потихоньку, никого не обижает да и сама никому не нужна. И тут соседки пишут на нее донос в милицию, что она алкоголичка и надо ее выселить, а ее комнату отдать «честным и трезвым труженикам, живущим в стесненных условиях». Увезли Марию на экспертизу. Признали ее действительно алкоголичкой, но как трудовую пенсионерку стали лечить, а не выселять.
Пролежала Мария три месяца в больнице, признали ее излечившейся и выписали домой. Пришла она, а там у нее пенсия за три месяца скопилась нетронутая! Ну, Мария купила себе сразу хорошее зимнее пальто, а остаток в тот же день пропила. Пустое все это лечение оказалось! Но с тех пор, как нужно Марии купить себе какую-то вещь или просто денег на жизнь не хватает, она спокойненько является в наркологический кабинет и заявляет. «Хочу лечиться от алкоголизма! Кладите в больницу». И ее кладут. А деньги ей идут. Вот такая у нас Мария живет в доме. Посмотреть на нее — страшно делается. Но если человек сам про себя говорит, что он счастливый от рождения, то как же ему не верить?