Женский день
Шрифт:
Но через полтора месяца родители приехали без брата. Маму она сразу и не узнала – красавица-мама, беленькая, пушистая, нежная – превратилась в сухую и сгорбленную старуху. Она не разговаривала, ничего не ела, а только сидела у окна и теребила в руках Петькину рубашку.
А еще через пару недель… Папа рванул дверь в ванную и громко закричал. Так ужасно и громко, что перепуганная Аля засунула голову под подушку и больше всего на свете захотела тотчас умереть. Чтобы не знать, что случилось в ванной и почему так отчаянно и страшно, словно раненый зверь,
Но умерла не Аля, а мама… Точнее – покончила с собой, повесившись в ванной.
Алю забрала тетя Рая, а через пару дней за ней приехал дедушка Боря. Папин отец. И увез внучку в Питер. Навсегда.
Квартира дедушки Бори и бабушки Нины на Петроградской стороне тоже была будь здоров! Не такая, конечно, как у Лидочкиной семьи, и все же. Три большие комнаты, два чулана, где бабуля хранила «всякую дрянь», по ее же словам, и кухня с колоннами – вот чудеса! Бабуля объясняла, что раньше здесь, вероятно, была столовая. У прежних хозяев. «А кто прежние хозяева?» – спрашивала Аля.
Бабуля вздыхала и отвечала: «Наверное, коммерсанты». Кто такие коммерсанты, Аля не понимала. А бабуля отчего-то объяснять не спешила, только махала рукой.
Жизнь у Ольшанских была чудесная. Аля и мечтать не могла о подобной жизни. Бабуля «держала» домработницу – слово «прислуга» она обронила однажды и тут же со страхом взглянула на внучку.
Домработница Валечка готовила, гладила, стирала и убирала квартиру. Была она чистюлей, каких мало. Круглолицая, крутобедрая, с милым рябым лицом, она полюбила Алю и стала ее жалеть, называя сироткой. «И ты сиротка, и я», – грустно вздыхала Валечка. И почему-то после этих слов Аля сразу начинала реветь, а Валечка тут же получала нагоняй от бабушки Нины.
Дед Борис, огромный, красивый, полноватый, говорящий сочным баритоном, всегда пребывал в замечательном настроении. С утра, умываясь в ванной, он заводил русскую народную «Вдоль по Питерской» или знакомый романс. Особенно Аля любила «Были когда-то и мы рысаками».
Днем уходил на репетицию, а вечером на спектакль. Впрочем, если спектакля не было, дед Борис начинал скучать и принимался «зазывать гостей» – так говорила Валечка.
Гостей она ненавидела: «Припрутся, грязи нанесут да и подожрут все запасы».
Ворчала, а к плите покорно вставала. Дед крутился на кухне, что-то советовал, чем, разумеется, выводил и без того расстроенную Валечку из себя, обсуждал с ней меню и беспокоился, что не хватит закусок.
Валечка минут двадцать молчала, наливаясь бордовой краской, а после начинала орать:
– Борис Самсоныч! А подите вы к черту лысому! – и шла на него своей немаленькой грудью, выталкивая из кухни.
Дед, боясь Валечкиного гнева, тут же убегал в комнату и старался больше не высовываться.
Валечка, вынув из духовки пирожки, стучала в его дверь и примирительно и смущенно, пряча глаза, говорила:
– Попробуй, Самсоныч. Хороши ли?
Растревоженный кухонными запахами дед тут же забывал про обиду и торопливо сжевывал горячий пирожок.
– Пойдет! – хитро подмигивал он, чуть помучив Валечку запоздалым ответом, и та, счастливая, уходила на кухню.
Столы накрывались шикарные. Пироги и пирожки, салаты, рыба белая и красная, поросята и жареные гуси, домашние торты и печенья. Пойти к Ольшанским означало объесться до невозможности, наговориться, насплетничать, нахохотаться, послушать романсы хозяина, да еще и унести с собой – бабушка Нина требовала завернуть пирогов «на дорожку», понимая, что своей семьей с этим не справиться. Да и следующий прием не заставит себя долго ждать – дед Борис обожал компании.
Потом, став взрослой, Аля часто думала о своей родне – дед Борис объявлял жену главой семьи и отказывался решать бытовые вопросы. Бабушка Нина, Нина Захаровна, заслуженный педагог, директор одной из лучших питерских школ, умница и красавица, человек волевой, образованный, мощный, по сути, всю жизнь «прогибалась» под мужа. Уж ей-то точно «веселия» и шумные гости были совсем ни к чему. Нина Захаровна любила покой, тишину и хорошую книжку. Но ни разу – Аля бы это запомнила, – ни разу она мужу не возразила. Ни разу не сослалась на усталость, мигрень или просто плохое настроение. «Боричкины» капризы всегда исполнялись.
Однажды, когда Але было уже лет семнадцать, бабушка Нина рассказала ей, как мужа пришлось «завоевывать».
– Как? – удивилась Аля. – Ты же такая красавица!
Нина Захаровна рассмеялась.
– Знаешь, роднулечка, красавиц много. А женился Борюля на мне.
Дед Борис, конечно, «увлекался» – так говорила сама бабуля. Но увлекался стремительно и ненадолго. Умная бабуля все тут же разнюхивала и приглашала пассию в дом. Ну а потом – все как у классика: бабуля «сдруживалась» с очередной и потихоньку, ненавязчиво, отстраняла ее от деда.
Аля помнила, как бабушка Нина попала в больницу – было что-то совсем несложное, кажется обострение панкреатита. Но что творилось с дедом! Он по три раза на день бегал в больницу, доставал лекарства и терзал врачей, звонил секретарю обкома и требовал «повышенного внимания к Ниночке, между прочим, заслуженному учителю»! Даже отменил два спектакля.
– Как он тебя любит! – восхитилась Аля тогда.
А бабушка рассмеялась.
– Дурочка ты! Здесь – другое. Просто боится… Остаться без меня, понимаешь? Вся его жизнь ведь рухнет…
Поняла тогда Аля не очень. «Очень» поняла потом, когда выросла.
Жизнь у Ольшанских была сказкой – театр, концерты, походы в гости, куда звали деда «великие» люди. Уют, созданный Валечкой. Дача в Разливе, куда отправлялись на лето. Нарядные платья, туфельки, куклы с «настоящими» волосами. Заколочки, ленточки, школьная форма, сшитая на заказ у известной портнихи.
И школьная жизнь – разумеется, в бабулиной школе, – где на внучку директрисы не могли надышаться.
На Театральную, в семью бедной Лидочки, ходили примерно два раза в месяц. И это было для Али… почти наказанием.