Жернова истории
Шрифт:
Не прочтя еще и половины текста, он начал усиленно тереть лоб рукой и вскоре, едва закончив чтение, откинулся на стуле, прикрыв глаза. Черт возьми, ну что за выходной такой! Никуда не денешься, придется беспокоить самого товарища Дерибаса, начальника секретного отдела ОГПУ, срывать его с отдыха. Уж больно серьезный улов принес агент I разряда Васильчук.
Не прошло и полутора часов, как, излучая начальственное недовольство и заставляя вытягиваться встреченных сотрудников своими четырьмя белыми ромбами на черном бархате нарукавной нашивки с белой окантовкой, в здании ОГПУ появился Терентий Дмитриевич Дерибас. Но стоило ему ознакомиться с обгоревшей бумажкой, как настроение его упало еще ниже. Он тряхнул своим казацким чубом и задумался…
«Секретарю РКП(б) тов. Сталину
27 апреля сего года по оперативной информации сотрудниками ОПЕРОД ОГПУ был выявлен тайник в Нескучном
Со всех лиц, участвовавших в операции, взята подписка о неразглашении. Ведение следствия по данному делу поручено начальнику Секретного отдела Т. Д. Дерибасу. Им уже дано распоряжение организовать круглосуточное наблюдение за тайником.
При сем передаю для ознакомления:
Приложение 1. Машинописная копия письма.
Приложение 2. Заключение экспертизы по вещественным доказательствам.
Приложение 3. Заключение графолога.
Сталин медленно начал вчитываться в строчки присланного ему спецкурьером документа. По мере чтения этого письма его лицо оставалось почти таким же сосредоточенно-спокойным, каким и было до этого, и лишь небольшое изменение прищура глаз и напряженные желваки на лице выдавали его волнение. На листе бумаги было напечатано следующее:
(Текст письма в верхней части листа уничтожен огнем).
«…сердиться, что я не сообщаю тебе имени своего информатора и не склоняю его к обязательству о сотрудничестве. Смею заверить, что сведения, которые невзначай выбалтываются под хорошую выпивку в правильно подобранной компании, стоят того, чтобы не пытаться вспугнуть этого парня заявлением о необходимости сотрудничества с кем бы то ни было. Такое заявление, скорее всего, просто привело бы к доносу в ГПУ со всеми вытекающими последствиями. Важность же сообщаемых сведений ты вполне можешь оценить.
При нашей последней встрече источник поделился впечатлениями о делах, творящихся на самой вершине большевистского руководства, – в Секретариате ЦК. Передаю его слова возможно близко к тому, как он сам их излагал:
Происходит постепенный рост влияния помощника Сталина Бориса Георгиевича Бажанова. Это – молодой человек, не без способностей, ловкий и пронырливый, пытающийся создать видимость своей значимости и незаменимости, что ему в целом и удается. Секретари ЦК (Молотов, Каганович) не прочь перекинуть на него часть своей работы.
Будучи по статусу сначала техническим секретарем Оргбюро ЦК, а затем помощником Сталина, Бажанов умело сеет в умах работников среднего звена впечатление, что он является секретарем Политбюро ЦК, хотя такой должности вовсе не существует. Бажанов, впрочем, бывает на заседаниях Политбюро, но исключительно в качестве простого стенографа (ибо прочие сотрудники стенографией не владеют).
Что касается других сотрудников Секретариата, то Лев Захарович Мехлис является личным секретарем Сталина. Его отличает совершенно безрассудная личная преданность своему патрону, хотя он и не производит впечатления тупого и ограниченного человека. Еще один сотрудник – Иван Павлович Товстуха – как раз обладает крайне посредственными способностями, однако невероятно усидчив. Оба последних (особенно Товстуха) нередко обращаются к Бажанову за по…»
(Вероятно, «помощью». Текст в нижней части листа уничтожен огнем.)
(Далее следует текст на обороте листа.
В верхней части обратной стороны текст также уничтожен огнем.)
«…но очень упорные слухи о существовании письма Старика (имеется в виду покойный Ульянов-Ленин) к очередному съезду партии. Самая пикантная деталь, о которой судачат, заключается в том, что Старик там вытаскивает наружу недостатки всей партийной верхушки, а в особенности предлагает снять Сталина с поста генерального секретаря. Хозяин (так источник часто именует Сталина), разумеется, крайне заинтересован удержать за собой пост генсека и имеет для этого довольно широкую поддержку среди множества назначенных им партработников. В то же время Зиновьев и Каменев явно стали в последнее время злы на Хозяина. Они вполне могут воспользоваться письмом Старика к съезду, чтобы задвинуть Сталина в угол. Кажется, они наконец поняли, что Хозяин прочно взял в свои руки все организационные рычаги и может рулить партией, как захочет, вскоре уже не нуждаясь в былом авторитете своих коллег по Политбюро.
Вполне вероятно, что письмо Старика станет в их руках оружием борьбы за оттеснение Сталина от власти. Пока Троцкий представлял угрозу, они нуждались в союзе со Сталиным. Теперь, когда Троцкий фактически самоустранился, Сталин превращается в их главного соперника. Объединение большинства членов Политбюро против Сталина будет означать отстранение его с поста генсека, ибо Сталин не сможет тогда пойти против воли Старика перед лицом Центрального Комитета.
Поскольку теперь все боятся усиления фигуры генсека, то, скорее всего, никто из членов Политбюро не сможет пройти на этот пост – начнут искать какую-нибудь бесцветную кандидатуру. Но на самом-то деле это ни от чего не страхует – любая марионетка на такой высоте может возомнить себя королем.
Как ты понимаешь, все сказанное выше стоит того, чтобы проявлять сугубую осторожность в обращении с источником. Кроме того, прежний способ передачи сообщений представляется мне все более ненадежным. Нам надо обго…».
(Вероятно, далее следует: «обговорить». Нижний край письма также сгорел, и последние две или три строки утрачены.)
Не меняя выражения лица, Сталин принялся за следующий документ:
«Осмотром представленных вещественных доказательств установлено:
1. Конверт, в который было заключено письмо, представляет собой стандартный конверт из плотной бумаги коричневого цвета для канцелярских нужд размером 9 на 11 с половиной дюймов. Никаких надписей на конверте не имеется. Нижний край конверта обгорел на всем протяжении (особенно сильно в средней части). На конверте имеются небольшие разрывы и следы грязи по всей поверхности конверта, образовавшиеся, вероятно, при тушении пламени.
2. В конверт был вложен лист бумаги, сложенный вдвое, на коем был нанесен рукописный текст. Бумага, которая использована для написания письма, представляет собой стандартную писчую бумагу первого сорта форматом 8 с половиной на 11 дюймов. Верхние края листа бумаги обгорели, имеют надрывы, а с одной стороны в верхней и нижней части листа имеются также небольшие следы грязи.
3. Текст на бумаге исполнен обычными ализариновыми чернилами черного цвета при помощи перьевой ручки…»
Так, что там дальше?
«…Осмотр места происшествия позволил установить, что зажигательное устройство было закреплено в глубине между камнями, из коих сложен грот, при помощи плотницкого железного гвоздя длиной три дюйма. Об этом свидетельствуют обгоревшие концы суровых ниток (числом двенадцать), привязанных к гвоздю. Кроме того, на земле под местом закладки тайника обнаружены полностью сгоревшие, деформированные и раскрошенные кусочки маленьких деревянных палочек, напоминающие остатки сгоревших спичек. Рядом с ними обнаружены небольшие обгоревшие фрагменты конверта. Несмотря на значительные повреждения от огня, удалось установить, что к этим фрагментам были приклеены кусочки боковой стенки спичечной коробки…»
Следующим документом шло заключение графолога:
«…Таким образом, можно с уверенностью заключить, что почерк, коим исполнено представленное письмо, является нарочито измененным для затруднения опознания лица, письмо исполнившего.
Достаточная уверенность, которая характеризует начертание букв, и признаки беглого исполнения письма позволяют характеризовать исполнителя сего как человека с устойчивым, ровным характером, уверенного в себе…»
После короткого раздумья синий карандаш в руке Сталина вывел на углу сопроводительной записки:
«В. Р. Менжинскому, Т. Д. Дерибасу
Необходимо принять все возможные меры, чтобы установить болтуна, сообщающего секретные сведения классовому врагу, и узнать, в чьи уши попадает его болтовня.
Ничего не зная ни о ближайших (ибо благоразумно воздерживаюсь от проверки судьбы заложенного в гроте конверта), ни об отдаленных последствиях своего звонка в ОГПУ, я, разумеется, волновался. Но не настолько, чтобы сосредоточиться только на своей интриге.
Подходило время Первомая. Следуя на работу в наркомат, я мог наблюдать из окна трамвайного вагончика, как постепенно преображается центр Москвы. Начались работы по ремонту фасада гостиницы «Метрополь», причем плакат, вывешенный на лесах, гордо извещал, что работы проводятся под руководством ВХУТЕМАС (Высшие художественные технические мастерские). Пустынные площади перед «Метрополем» и перед Большим театром спешно благоустраивались: на них разбивали клумбы, сажали кусты и деревья, возводили фонтаны.
В понедельник, накануне праздника 1 Мая, выходя из дома на работу, здороваюсь с нашим дворником Мусой (кстати, вполне возможно, что это именно его свисток спугнул прошедшей осенью напавших на меня гопников):
– С добрым утром, Муса!
– И вам доброго утра, Виктор Валентинович! – кивает дворник.
– В честь наступающего праздника трудящихся держи-ка для своих детишек. – И я протягиваю ему коробку шоколадных конфет, произведенных бывшим товариществом «Эйнемъ», которое теперь гордо изображает на своих изделиях размашистую надпись «Красный Октябрь». Муса даром что заметно моложе меня, а детей у него уже четверо. Впрочем, и для самого Мусы есть небольшой подарочек – за ленту, которой перевязана коробка, засунут весело поблескивающий золотой червонец.